«Когда земная звезда и снега язык посылают свои зерна, я иду в обнаженной ночи, и созвездия танцуют у моих ног».

Прошло более дюжины Великих Лет со смерти Лу’уйа – почти восемь столетий смертных – но то, что она написала о Белом Саде, все еще истинно. Неизменная природа Наккиги была ее величайшей красотой.

По мере того как они все ближе подходили к дворцу, тревожные мысли следовали за каждым шагом Вийеки, точно нищие Сан’и’асу. Ему хотелось верить, что проснувшаяся Королева его вызвала, чтобы соблюсти протокол, и она приглашает всех главных министров на аудиенцию, но Вийеки знал, что на его совести имеются куда более серьезные преступления, чем чтение запрещенных стихов.

В сговоре со своим наставником магистром Яариком и другими своими единомышленниками они скрывали кое-какие вещи, которые делали, пока Утук’ку спала. И разве имеет значение тот факт, что они действовали ради блага народа хикеда’я? Королева не просто обладала могуществом, она сама по себе являлась справедливостью, духом и совестью расы. Как он мог предстать перед ней и не признаться во всем, что совершил или хотел совершить? И если он так поступит, как ему удастся не лишиться чести и не привести к полному уничтожению себя и свою семью?

«Дыши и сохраняй спокойствие, Вийеки сей-Эндуйа, – сказал он себе. – Ты аристократ хикеда’я и дитя священного Сада. Даже если сама смерть поджидает тебя, неужели ты хочешь встретить ее, словно испуганный ребенок?»

Верховный магистр Зунияби выступил вперед, чтобы его встретить, когда Вийеки вошел в главные ворота дворца. Сначала ему показалось, что это честь – древний Зунияби пришел сам, вместо того чтобы прислать какого-нибудь незначительного подчиненного, но Верховный магистр в маске не сказал Вийеки ни слова, лишь сделал ритуальный жест уважения, после чего предложил следовать за ним. Естественно, Вийеки никак не отреагировал на его зловещее молчание, лишь сделал знак повиновения и позволил Зунияби указывать путь.

Проводник при передвижении по королевскому дворцу был необходим для всех посетителей, хотя его функции редко выполняла столь высокопоставленная особа: Омейо Хамак представлял собой настоящий лабиринт, в полном соответствии со своим названием, непостижимо сложную головоломку из высеченных в скале помещений и коридоров, изящных мостов и на первый взгляд бесполезных лестниц, ведущих в никуда, огромная тайна, которую никому не удастся распутать случайно. Лишь верховные священники знали путь в сердце лабиринта, где ожидала Королева.

Пока почтенный Зунияби уводил его все глубже и глубже в лабиринт, Вийеки мог думать лишь о той, что его вызвала, и теперь сидела, дожидаясь его появления, в центре каменой паутины. Утук’ку, старейшая, Мать всего сущего, сердце нашей расы. Почтительные обращения, выученные в далеком детстве, вдруг стали всплывать одно за другим в его раздраженном разуме. Мудрая за гранью мудрости. Могущественная без предела. Всевидящая.

Наконец они добрались до коридора с множеством дверей, каждая из которых не привлекала внимания. Зунияби помедлил и положил руку в перчатке на рукав Вийеки.

– Теперь я вас оставлю, – сказал Верховный священник, и выражение его лица оставалось скрытым под маской из слоновой кости. Он указал на одну из дверей. – Она ждет. – Зунияби вежливо, но коротко поклонился и отвернулся.

Наверное, уже полдюжины раз после того, как Вийеки вышел из дома, он вверил свою душу Саду.

«Прочь, нищие, – приказал он никчемным, мучительным мыслям, открывая дверь и делая шаг в темноту. – Разве старые герои не утверждали, что они чувствовали себя живыми только в те мгновения, когда смерть была близка?»