– Да, это убедительно, – согласился Габри. – Теперь команды снежных боев…

Мысли Мирны снова поплыли. Она как в тумане отметила, что Габри встал и подкинул несколько полешек в каждый камин бистро. Он остановился, чтобы поговорить с кем-то из клиентов, в это время вошли другие с холода, потопали, стряхивая снег с обуви, потерли захолодевшие руки.

Их встретило тепло, запах кленового дымка, пироги со свининой прямо с пылу с жару и неизменный аромат кофе, которым пропитались даже балки и доски пола.

– У меня есть кое-что – хочу тебе показать, – прошептала Мирна Кларе, пока Габри занимался клиентами.

– Ты почему шепчешь? – Клара тоже понизила голос. – Это что-нибудь грязное?

– Нет, конечно.

– Конечно? – переспросила Клара, вскинув брови. – Я тебя слишком хорошо знаю для такого «конечно».

Мирна рассмеялась. Клара ее и в самом деле знала. Но и она знала Клару.

Каштановые волосы ее подруги торчали во все стороны, словно ее слегка ударило током. Она немного напоминала спутник… спутник средних лет. Что объясняло и характер ее искусства.

Картины Клары Морроу были не от мира сего. И в то же время оставались глубоко, мучительно человечными.

Она писала то, что представлялось портретами, но было таковыми только на поверхности. Прекрасно выписанная плоть растягивалась и иногда истончалась; на ранах, на празднествах. На пропастях потерь и вспышках радости. Клара писала мир и отчаяние. И все это в одном портрете.

Кистью, полотном и краской Клара и пленяла, и освобождала своих героев.

А еще ей удавалось с ног до головы измазаться краской. Краска была на щеках, в волосах, под ногтями. Она сама представляла собой незаконченный портрет.

– Я тебе покажу попозже, – сказала Мирна: к столику вернулся Габри.

– А грязь уж лучше потом, – добавила Клара.

– Грязь? – повторил за ней Габри. – Выкладывай.

– Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми.

– Голыми? – Габри посмотрел на Мирну. – Не то чтобы я ханжа, но дети…

– Да бога ради, – сказала Мирна. – Я ничего такого не говорила. Клара все выдумала.

– Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят… – сказал Габри. – Развесить факелы вокруг деревенской площади… Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости.

Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно.

– Или пусть не голые, потому что… – Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. – Может, лучше в купальных костюмах.

Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке.

– Можно назвать это бегством на Карибы, – сказала она.

Мирна тяжело вздохнула.

Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей.

Рут Зардо ответила тем же.

Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости.

Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски.

Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние – комок в горле.

Она посмотрела в окно и написала: