А позже – и за горькую долю вдовы?..

С другой стороны – ему грех жаловаться. Ведь мать не привела отчима…

Не нашла? Или – не искала?

Нет, не искала. Работала на ферме, пока ещё была работа. И на пенсию выйти успела до того, как ферма прогорела… Где уж тут искать.

Собственно, выбора-то в их деревне и не было: все такие же, как «рубаха-парень» батяня. А после «великого развала» многие просто подались в город. В их деревне до сих пор: на каждого старичка – пять старушек. Впрочем, наверное, уже шесть…

О детстве вспоминать Алексей не любил. Хорошо хоть, понимал, что от учёбы действительно зависит его будущее: не сачковал, а зубрил. Корпел, как зануда-ботаник. И из чтения учебников выносил реально больше, чем из объяснений Валентины-ванны, вдовой учительницы-зануды. Лучше всех сдал ЕЕГ. Терпел шуточки и зависть мальчишек, и пренебрежительное отношение девчонок – ещё бы!

На дискотеки, или Дни Рождений, его отпускали «Только до одиннадцати!» И когда без пяти он, провожаемый подколками и смешками, отваливал «маме под юбку…», обидно было до слёз.

Но всё же лучше, чем выслушивать истерики и рыдания в случае задержки: как он «разбивает её сердце» тем, что она «должна переживать и волноваться за него!..»

Чтобы оторвать мозг, наконец, от тягостного «ностальгирования» по безвозвратно ушедшим и сравнительно (Это он только теперь понимал!) беззаботным годам, он включил ящик. Он обязан быть «в курсе». Придётся смотреть новости.

Ни черта они не смотрелись.

Память всё возвращалась к сценам детства. Да, это – точно от предвкушения грядущих перемен! А у него всегда перед серьёзными событиями в жизни – сеанс «экскурса в Прошлое»…

Вот он восьми лет, и сосед – такой же пацан: сидят на плетне. Вот подошедшая незаметно сзади мать даёт ему подзатыльник, и кричит. Ругается. Стыдит. За то, что таскал соседские груши… Её пронзительно-ненавидящий взгляд проникает аж до самого желудка, заставляя сжиматься в тягуче-ледяной ком все кишки! А голос буквально режет барабанные перепонки.

А ведь сосед Колька, у которого спереди всё предательски торчит буграми из-под рваной майки, нарвал тех же самых груш, и – там же!

Но он – не сын его матери. Ему подзатыльника не будет… Так что может смотреть на экзекуцию, и продолжать «позорить» своих родных в глазах всего села!..

Почему, почему не может он простить этого, и ещё десятков таких взглядов, подзатыльников, шлепков, и других, вроде, мелких, но не менее откровенно сказавших ему всю правду насчёт «великой материнской любви», фактиков?!

Может, это – из-за моментов, когда в присутствии родных и соседей мать, уже улыбаясь и приветливо приговаривая «Ах ты, моё золотце», обнимает и целует его? А он, тысячу раз «инструктированный», и битый за строптивость, только сопит?.. И терпит. Эти самые объятия и неизбежное, как «Спокойной ночи, малыши», залезание на стул…

Работала ли она «на публику»? Или это только он, с обострёнными до боли подростковыми инстинктами, чуял фальшь?

А может, и не было никакой фальши? Может, мать просто любит его так… Своеобразно?

Он встал. Снова заходил из угла в угол.

Хорошо, что он не курит – пачка точно закончилась бы!..

Нет, это не дело. Самоедские комплексы нужно засунуть в …опу, и думать о предстоящей работе. Думать конкретно. Что нужно сделать, чтобы завершить свои дела здесь?

Квартира. После ухода Лены здесь… да так же, как и с ней – тоскливо и как-то казённо. Наверное, как и на всех съёмных. За которыми не следят ни владельцы, ни жильцы. Не Дом – а «место обитания»…

Нужно, значит, созвониться с хозяйкой. Отдать должок за месяц. Вернуть ключи.