Василине было чем заняться – но дела государства делали сейчас министерства и службы, а детям следовало помочь пережить страх, показать, что плохое кончилось и все теперь будет хорошо.

На обратном пути стало холодать. Василина накрыла и себя, и детей, и охранников теплым щитом, над которым стали таять первые снежные хлопья, и под все усиливающимся снежком они добрели до семейного крыла, такие расслабленно-утомленные, что на страх сил уже не осталось.

После ужина в семейных покоях она самолично искупала всех троих – и они забрались к пахнущему гарью Мариану на огромную кровать и тут же уснули, согревшись друг о друга. В изножии кровати лежал искрящийся меч Вечного воина в украшенных шиповником ножнах, от которого тоже шло тепло.

Они спали – а в городе и вокруг него без перерыва продолжали работать люди. Бодрствовали в министерстве обороны – потому что нужно было доочищать Иоаннесбург и его окрестности от врагов и инсектоидов, распределять попавших в плен иномирян. Там, где сохранилось электричество или смогли подключить генераторы, заработали телепорты, которые вместе с радио стали единственным средством связи, и через телепорт-почту стала передаваться информация в регионы, а из регионов – в столицу.

Там, где территория была очищена от иномирян, работали спасатели – размещали людей, обеспечивали их питанием. В Рудлоге, как и по всему миру, люди выходили на помощь коммунальным службам – где-то начинали восстанавливать дороги, разрушенные разломами, линии электропередач и телефонной связи, где-то срочно ремонтировали разорванные газовые и водопроводные трубы, подвозили воду, продукты.

И все это засыпал мягкий белый снег. Но никто не роптал – все понимали, что это знак новой жизни.

Алина Рудлог, одетая в великоватые ей розовые домашние штаны и кофту с капюшоном, ждала открытия Зеркала.

Мягкая ткань приятно касалась кожи, так, что принцесса иногда застывала, прислушиваясь к забытому ощущению комфорта. Ей все казалось сейчас странным и непривычным, и это несоответствие немного отвлекало от чувства разбитости, которое она испытывала.

Ей не хотелось ничего делать. Ей хотелось снова закрыть глаза и заснуть, только бы не вспоминать снова и снова Макса, рассыпавшегося темной золотой пылью. Но она вспоминала – и это, и их последний рывок к порталу, и путь от ее появления на Лортахе, потому что там, в ее воспоминаниях, он был еще жив. Жив и любил ее.

Сердце ныло, и она сама никак не могла собраться – расколотая, оглушенная всем произошедшим. Да и тело было слабеньким, мышцы – атрофировавшимися, несмотря на то что во время сна ей ежедневно проводили массажи и физиопроцедуры. Ходила она сейчас медленно, едва-едва, качаясь и расхаживаясь. После Лортаха, где многонедельный марафон на выживание сделал ее тело сильным и ловким, оно казалось чужим.

Ее одежда ждала пробуждения, чинно сложенная в шкафчике больничной палаты: Василина позаботилась, передала сюда любимые вещи, белье, обувь. На соседних полках лежали мужские вещи – Алина разглядела их, когда медсестра доставала одежду для нее и попросила себе рубашку.

Она сейчас была надета на голое тело, под кофтой, и это была та степень близости с Максом, которая принцессе осталась. Да, рубашку постирали, от нее пахло стиральным порошком, но Алине все равно казалось, что от нее исходит едва заметный запах той самой туалетной воды, которую она когда-то почувствовала в ванной Тротта.

Ему бы понравилась его рубашка на ней. Алина была в этом уверена.

После пробуждения и первых часов в слезах, шоке, переписке с родными и тревоге, она постепенно приходила в себя. Матушка Ксения и отец Олег, врачи и медсестры окружили ее такой заботой, что ее оказалось слишком много – она отвыкла от людей, от помещений и техники, и мозг перестраивался обратно с неохотой, словно запаздывая.