– Прискорбно, – сказал он. – Так вчера что видели?

Екимов дал знак Лаптеву, чтоб теперь тот отдувался.

– Привидение, – тихо выговорил Лаптев.

– Привидение, – повторил Пушкин, пробуя глупейшее слово на вкус. – Как оно выглядело?

– Известное дело: бестелесная.

– Нечто вроде дамы-привидения?

– Уж дама или не дама, а привидение! – проговорил Лаптев и перекрестился. Екимов последовал за ним.

– Описать подробно сможете?

Половой снова осенил себя крестным знамением:

– Что вы, господин хороший, такой страх…

– Где же его видели?

– На лестнице, что в ресторан ведет из номера.

– Почему решили, что привидение, а не живой человек?

Лаптеву деваться было некуда.

– Пятно белое, бесформенное… Вошло через стену, – еле выдавил он.

На Пушкина народные страхи не произвели впечатления.

– В котором часу его видели? – спросил он.

Половой не знал, что и сказать, Екимов пришел ему на выручку.

– Ванька около девятого часа прибежал, от страха трясется. Ну, выпили по маленькой, чтобы сердце успокоить…

– Господа, а почему дверь, которая ведет на лестницу в ресторан, не имеет замка? Когда его сняли?

– Никогда замка не имелось, – ответил Екимов. – Такие лестницы только трем номерам полагаются. По ним никто не ходит. Разве мы заказ принесем да горничная когда белье поменять и номер прибрать, чтоб в общем коридоре глаза не мозолить. Но с этим строго: дозволяется, только когда господ проживающих не имеется. Чтобы не обеспокоить. На то и номер высшего разряда!

– Привидение в других номерах являлось? – спросил Пушкин.

Екимов тяжко вздохнул.

– Пока не жаловались.

– А в четвертый оно регулярно заглядывает?

– Только этого не хватало! Ванька, – Екимов кивнул на Лаптева, здорового детину, – и тот со страху чуть живой прибежал. Только, господин полицейский, Сандалову об этом не говорите, со свету сживет.

Пушкин обещал держать рот на замке.

Он подумал, что своему раздражайшему начальнику сообщит о привидении в «Славянском базаре» только в крайнем случае. Мало ли что взбредет в голову Михаилу Аркадьевичу, еще, чего доброго, захочет его поймать. А ловить сразу два привидения, считая Королеву брильянтов, московскому сыску не под силу. Особенно перед праздником. К нему подкралось искушение: не признать ли, в самом деле, эту смерть смертью по естественной причине, и дело с концом? Пристав будет рад, и себе никакой мороки. Заманчивое искушение.

Баронесса злилась. Злилась на мороз, который жег в муфте ручку без варежки, злилась на себя, что не помнила, где и как обронила ее, злилась на блестящий снег, на солнце и праздничную суету, которая расходилась по улицам. Но более всего злилась на вторую неудачу подряд. К поражениям она не привыкла. И к слишком мелкому улову. Перстень не стоил тысячи, которую она запросила на Сухаревке. Куня воровским нюхом угадал и дал хорошую цену, что разозлило баронессу до невозможности. Обычно она сама видела людей насквозь и крутила ими как вздумается.

Она хорошо разбиралась не только в людях, но и в камнях. Перстень был так себе. Все четыре камешка – горный хрусталь. Это не брильянты. В магазине за перстень просили бы рублей пятьсот. Перстень ей не нужен, скорей бы отделаться от него.

Выйдя целой и невредимой из пасти Сухаревки, баронесса почти наугад пошла по Сретенке, перешла Рождественский бульвар и оказалась на Большой Лубянке. Московские улицы еще путали своим бестолковым и неправильным положением, словно их нарочно ставили как придется. Она дошла до угла Варсонофьевского переулка. На правой стороне улицы виднелась вывеска «Ювелирные изделия», на другой – ломбард «Немировский и сыновья». Баронессе осталось решить, куда пойти.