Смешки в толпе стали громче.

– Как тебя величать прикажешь, свет ясный, надёжа государева? Ты, верно, царская сваха? Пришла принцессу Грёзу за заморского принца сватать?

Простой люд уже просто покатывался от хохота, держась за животы.

Старуха утвердительно закивала головой и пристально посмотрела на Шута. Тот, словно не замечая, продолжил:

– Или, может, ты великая колдунья, призванная государем нашим, чтобы чирей его излечить на срамном месте?

Зеваки громко ржали, иногда заваливаясь на соседей в поисках опоры и тыча в старуху пальцем.

Тут старуха выпрямилась и сняла капюшон с головы. Все ахнули и попятились. Прямо на Шута уставились пронзительные кроваво-красные зрачки глаз, криво посаженных на черепе, очевидно по недоразумению обтянутом иссохшей пергаментно-жёлтой кожей. Веки оказались лишены ресниц, а нижняя губища сильно выдавалась вперёд, открывая клыкастый, ощеренный в кривой ухмылке провал рта. Над верхней же губой топорщилась чёрная поросль жёстких, как проволока, волос.

Шут онемел. Ему стало как-то тоскливо и муторно, под плащ пробрался потусторонний холод, а сердце испуганно заколотилось маленькой птицей. Он лихорадочно искал выход из создавшегося положения и не находил его. Извиниться перед старухой – значит показать слабость перед остальными: толпой, стражниками… Не извиниться – тоже плохо, неизвестно, чем это всё может кончиться. Наконец Шут почтительно, но чуть насмешливо склонил перед ней голову, шаркнул ногой и манерно произнёс:

– Чего изволите, сударыня?

Та, повелительно указав морщинистой рукой в сторону дворца, мрачно просипела:

– К королю, отведи меня к королю.

Перечить Шут не осмелился. Жуткая старуха пошла вперёд. Казалось, она плыла над землёй, не касаясь её ногами и не оставляя на пыльной дороге никаких следов. Шут нехотя поплёлся за нею. Стражники застыли истуканами, точно были сделаны изо льда, даже не пытаясь преградить ей путь. На их лице читался дикий первобытный ужас, стремление бросить всё: службу, пику, одежду, и скорее бежать, мчаться сломя голову куда-нибудь подальше, за тридевять земель, чтобы никогда не возвращаться обратно. Застывшие глаза их смотрели куда-то внутрь себя, не замечая ничего вокруг.

Старуха прошествовала мимо них, вошла в ворота (кто их открыл – непонятно) и направилась к королевскому дворцу. Резные золочёные двери замка опасливо распахнулись при её приближении. За ними никого не было. «Куда делись слуги?» – недоумевал про себя Шут. Они проходили через многочисленные залы, поднимались по парадным мраморным лестницам, но нигде не встретили ни души. Королевство как вымерло. Но вот и тронный зал. Двери распахнуты, и видно, что на троне сидит очень недовольный и рассерженный Лималот XIII. Увидев старуху, он поднялся и раздражённо произнёс:

– Маргисса, я так и знал, что это ты! И зачем было разгонять всю мою челядь? Я никого дозваться не могу уже минут десять! Надеюсь, ты не превратила их, как в прошлый раз, в пауков? Тогда мои слуги ещё целый месяц сучили руками, как будто плетут паутину, а при виде мух так облизывались, что приходилось приводить их в чувство плетью!

Маргисса рассмеялась, но её смех скорее походил на скрип несмазанных, давно проржавелых дверных петель.

– На этот раз я просто загнала их всех в подвалы, братец. Я к тебе по делу.

– Так вот к чему эти любезности, – саркастически произнёс король. – А зачем тебе понадобился мой Шут?

– Он оскорбил меня на площади, и я ещё не придумала ему наказания. Ты же знаешь, я люблю работать с фантазией.