– Фелек! Фелек! – позвал вдруг кто-то.

И к ним подошел рослый парень, видно, тоже доброволец, но в шинели он выглядел как заправский солдат.

– Я жду тебя здесь. Наши уже на вокзале, через час посадка. Скорей!

«Еще скорей», – ужаснулся Матиуш.

– А это что за франт? – спросил верзила, указывая на Матиуша.

– Долгая история! Потом расскажу. Пришлось с собой взять.

– Хорошенькое дело! Кабы не я, и тебя бы не взяли, а ты еще этого щенка приволок.

– Заткнись! – рассердился Фелек. – Он мне бутылку коньяка дал, – прибавил он шепотом, чтобы Матиуш не расслышал.

– Дашь глотнуть?

– Посмотрим.

Три добровольца долго шли молча. Старший злился на Фелека за своеволие. Фелек понимал, что влип в глупейшую историю, и ему было не по себе. А Матиуш чувствовал себя смертельно оскорбленным и, если бы не обещание молчать, показал бы этому бродяге, как короли отвечают на оскорбление.

– Слушай, Фелек. – Провожатый вдруг остановился. – Если ты сейчас же не отдашь мне коньяк, иди один. Я за тебя замолвил словечко, и ты обещал слушаться. Что будет дальше, если ты с самого начала задаешься.

Вспыхнула ссора, и дело неминуемо кончилось бы дракой, но тут взорвался ящик с ракетами. Видно, по неосторожности слишком близко поднесли огонь. Две артиллерийские лошади испугались и понесли. Началась паника, воздух прорезал чей-то пронзительный вопль. Когда суматоха немного улеглась, мальчики увидели своего провожатого в луже крови с перебитой ногой.

Они остолбенели. Что война – это смерть, раны, кровь, они знали, но им казалось, это где-то далеко, на поле боя.

– Что за беспорядок, почему здесь дети? – ворчал какой-то человек, наверно, врач, отпихивая их в сторону. – Ну, так я и знал: доброволец. Сидел бы ты, сопляк, дома да соску сосал, – бормотал врач, разрезая ножницами штанину.

– Томек, ходу! – шепнул Фелек, заметив вдали двух жандармов, сопровождавших санитаров с носилками.

– А его оставим одного? – робко спросил Матиуш.

– Ну и что? Его отправят в госпиталь. Он теперь не воин.

Они притаились за палаткой. Через минуту на месте происшествия никого не было – валялся только башмак, забытая санитарами шинель раненого, да алела смешанная с грязью кровь.

– Шинель пригодится, – сказал Фелек. – Отдам, когда выздоровеет, – прибавил он в свое оправдание. – Скорей на вокзал! И так сколько времени потеряли!

Когда они с трудом протиснулись на перрон, в роте шла перекличка.

– Не расходиться! – уходя, приказал молодой поручик.

Фелек рассказал солдатам про случай с парнем и не без внутреннего трепета представил им Матиуша.

– Поручик на первой же станции вышвырнет его из вагона. Когда мы о тебе сказали, он недовольно поморщился.

– Эй, вояка, сколько тебе лет?

– Десять.

– Дело дрянь! Хочешь, лезь под лавку. Только поручик все равно тебя вышвырнет, и нам из-за тебя попадет.

– Пусть только попробует вышвырнуть, сам пешком пойдет! – негодующе крикнул Матиуш.

Его душили слезы. Вместо того, чтобы на белом коне, осыпаемый цветами во главе войска покинуть столицу и встать на защиту родины и народа, он, как преступник, тайком удирает из дворца и вдобавок еще терпит оскорбления.

Коньяк и лососина смягчили сердца солдат, и лица их прояснились.

– Коньяк прямо королевский! А лососина так и тает во рту! – нахваливали они.

Не без злорадства наблюдал Матиуш, как коньяк гувернера с бульканьем льется в солдатские глотки.

– Глотни и ты, малыш! Посмотрим, годишься ли ты в солдаты.

Наконец-то Матиуш отведал королевский напиток!

– Долой учителей! – провозгласил он, вспомнив, как гувернер поил его рыбьим жиром.