Вот только Джуд, даже не снимая трубки, мог точно сказать: там, на том конце линии, никакой не Ковзински, М. Творить чудес медики еще не научились. Возможно, он оставил бы звонок без ответа, но тут ему пришло в голову, что звонящим может оказаться Арлин Уэйд с известием о смерти Мартина, а в таком случае поговорить с ней рано или поздно придется, хочет Джуд того или нет.

– Алло, – откликнулся он, подняв трубку.

– Привет, Джастин, – сказала Арлин.

Жена брата матери, Джуду она доводилась теткой, а еще имела диплом фельдшерицы, однако вот уже целый год с месяцем единственным ее пациентом был Джудов отец. В гнусавом, носовом голосе тетки отчетливо слышались все шестьдесят девять прожитых ею лет. Для нее Джуд до скончания века останется Джастином Ковзински и никем другим.

– Как поживаешь, Арлин?

– Я – как обычно, сам знаешь. Скриплю помаленьку на пару с псом. Хотя встает он уже нечасто: растолстел до полного безобразия при больных-то коленях. Однако звоню я не ради рассказов о нас с псом. Звоню я насчет твоего отца.

Как будто она могла позвонить зачем-то еще…

В наушнике трубки зашуршали помехи. Однажды Джуда интервьюировал по телефону какой-то радиоведущий из Пекина, а Брайан Джонсон звонил ему аж из Австралии, и связь была чистой, будто оба звонят из ближайшего уличного автомата. А вот звонки из Мурз-Корнер, Луизиана, по какой-то причине постоянно прерывались треском «белого шума», глохли, будто сигналы аналоговой радиостанции, чуток не добивающей до приемника. Голоса в трубке то и дело подрагивали, на пару секунд становились едва слышны, а после затихали совсем. Может, до Батон-Ружа и дотянули высокоскоростной интернет, но если живешь в крохотном городишке посреди болот к северу от озера Поншартрен, а без надежной высокоскоростной связи с миром тебе никак, бросай манатки в багажник, заливай бак под пробку и вали оттуда ко всем этим самым да не оглядывайся.

– Последние пару месяцев я его с ложки кормила. Жиденьким, что не нужно жевать. Звездочки эти мелкие, «Пастина», он очень любил. И крем заварной, ванильный. Ни разу еще не видела, чтоб умирающий отказался от заварного крема, перед тем как уйти за порог…

– Странно. Сладкого он, помнится, не любил. Не ошибаешься?

– Кто тут за ним приглядывает?

– Ты.

– Ну, так, наверное, мне и виднее.

– Согласен.

– А звоню я вот почему. Не ест он больше ни крема, ни звездочек – вообще ничего. Давится всем, что ему в рот ни сунь, проглотить не может. Вчера доктор Ньюленд заезжал посмотреть его и сказал, что подозревает новое нарушение мозгового кровообращения.

– В смысле инсульт. Удар.

Пожалуй, то был не вопрос.

– Удар, но не из тех, что сразу с ног валят, и насмерть. Если б его снова такой хватил, то и вопросов бы не возникло. Смертельный исход, какие уж тут вопросы. А это – незначительное кровоизлияние, подобные не всегда и заметишь, особенно если пациент вроде твоего папаши только сидит да смотрит перед собой. Он ведь уже два с лишним месяца слова никому не сказал. И не скажет.

– Он где, в больнице?

– Нет. Здесь мы за ним ухаживаем не хуже, а то и лучше. Я живу у него, доктор Ньюленд с осмотром заглядывает каждый день. Но можем и в больницу отправить. Так оно выйдет дешевле, если тебе сэкономить нужно.

– Не нужно. Пускай в больнице сберегут койку для тех, кому это вправду на пользу пойдет.

– Вот с этим спорить не стану. В больницах и без того умирает так много людей… и если уж человеку наверняка ничем не помочь, надо бы призадуматься: а стоит ли?

– Ладно. Как быть с тем, что он не ест? Что дальше?