Ударил колокол, возвещая о кончине одного из горожан.

– Тебе известно о смерти моего тестя? – спросил Нагорно.

– В этом городе ничего невозможно утаить. Как Оннека?

Брат искоса посмотрел на меня.

– Страдает, – с удрученным видом пробормотал он.

Я в замешательстве отвел взгляд. Неужели Оннека что-то для него значит?..

– Похороны графа начнутся в полдень, – ледяным тоном продолжил Нагорно. – Я заплатил за хор плакальщиц. Думаю, весь город придет в особняк графа на традиционный поклон. Хорошо бы нас увидели там вместе…

– Ты нанял плакальщиц?

– И заказал надгробную песнь для моего любимого тестя. Граф заслуживает всех почестей, какие я могу себе позволить. Он был человеком чести. Оннека сейчас в спальне, бдит возле тела отца. Нас всех должны увидеть там вместе. Придут окружной судья, алькальд, пристав, королевский наместник и священник церкви Санта-Мария. Я договорился, чтобы графа похоронили на нашем кладбище. Он теперь член семьи, так пусть найдет успокоение среди рода Вела.

Я кивнул, на этот раз соглашаясь с Нагорно.

Когда мы выходили из маленькой мастерской, от меня не укрылось, что он положил брошь для Оннеки в потайной карман своей роскошной красной туники.

Мы направились в сторону кантона Армерия. Улицы были заполнены рыночными лотками и поросятами, по дороге нам то и дело приходилось огибать водовозов и торговок всякой мелочью. Через несколько домов мы увидели толпу соседей, пришедших засвидетельствовать почтение семье графа. Явились все: из Новой Виктории, из Вильи-де-Сусо и даже из предместья ножовщиков за городской стеной.

Согласно древней традиции, семья умершего собиралась у тела своего близкого и ждала, пока все местные жители поднимутся в комнату, где лежал покойник. Если семья была из бедных, покойника оставляли на обеденном столе – обычно он представлял собой доску, которую устанавливали каждый вечер, когда домочадцы собирались на трапезу. Затем участники церемонии приносили соболезнования родственникам усопшего, а те всякий раз отвечали кивком. Ритуал был долгий и утомительный, но его соблюдали в Виктории уже много веков, и отказаться не представлялось возможным.

– А остальные дети графа будут присутствовать на похоронах?

– Вряд ли. Его никчемный старший отпрыск находится в Эдессе[17], где убивает неверных. А двух младших дочерей заточили в темницу.

– Обеих? – удивленно спросил я.

Нагорно не соизволил ответить. Целиком занятый мыслями о похоронной церемонии, которой ему предстояло руководить, он встал у входа в особняк графа, наблюдая за входящими.

Я знал о семейной традиции заточения молодых девушек. Когда рождалось слишком много дочерей, графы де Маэсту отправляли их в какой-нибудь близлежащий приход, где для этих целей возводилась каморка, и девочки посвящали свою жизнь молитве, замурованные в крохотном пространстве. Одни добровольно, другие нет.

Я уже собирался войти в дом, когда Нагорно осторожно взял меня под локоть и прошептал:

– Ты еще не спросил, не я ли покончил с добрым графом. Означает ли это, что у нас перемирие?

– Не спросил. Хотя у тебя есть мотивы, средства и ты никогда не испытывал недостатка в воображении.

– Так это перемирие? – настаивал он.

– Да.

– Почему?

– Потому что ты тоже меня не спрашивал, – ответил я.

Мы молча вошли в особняк. У подножия узкой деревянной лестницы толклись соседи: одни поднимались наверх, другие спускались. Прощание грозило затянуться на все утро.

Я представил Оннеку, в одиночестве сидящую рядом с телом отца – телом, которое я осквернил. Я ощутил укол вины.