Удивительно, но никто из его приятелей-старьевщиков не знал, что Ванька умеет перевоплощаться. Иногда (когда того требовало задание иезуитов) он переодевался в чистое, и тогда его нельзя было отличить от купца суконной сотни. Тем более что язык у Ваньки подвешен как нужно. Он мог заболтать кого угодно.

Проходя мимо Ванькиной лавочки, Арманка поймал его тусклый взгляд и приказал глазами: «Следуй за мной». Ванька Грязь торопливо собрал свое барахло в мешки, оставил под присмотром соседа-торговца и поспешил вслед за шутом. Вскоре они оказались на задворках Торга.

– Есть срочное дело, – коротко и строго сказал Арманка.

– О-о, нет… – простонал Ванька, хватаясь за голову. – Вчерась маненького того… голова гудит, как колокол. Пока не опохмелюсь, никаких разговоров, никаких дел. Пойдем, тут недалеко, знаю одно место… Дадут и выпить, и поесть.

Шут тяжело вздохнул и согласился. Он знал, что на похмелье Ванька – никакой. Все, что у него в одно ухо влетало – в другое вылетало. Иногда он не мог даже вспомнить, с кем разговаривал и о чем шел разговор. Но на любом подпитии и в любом состоянии после Ванька Грязь относительно своих тайных дел держал язык на замке. Арманка был уверен, что Ванька не расскажет ничего даже под пыткой, тем более что старьевщик был малочувствителен к боли.

Тайная корчма, куда Ванька Грязь привел Арманку, располагалась неподалеку от Колымажного двора среди узких безымянных улиц, заканчивавшихся тупиками, грязных кривоколенных переулков, задавленных, как висельники, удавками высоких заборов и плетней, и помоек, на которых из-за костей грызлись бездомные псы.

Шут, привыкший к чистоте и ухоженности царских палат, ругал себя на все заставки – как он мог поддаться на уговоры Ваньки! – и морщил нос, потому что миазмы от помоек совсем не похожи на запахи ароматических французских вод, которые ему привозили на заказ английские купцы.

В корчме царил полумрак, и Арманка немного успокоился; шут меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь из знакомых узнал его и увидел, с кем он встречается. Но народу, собравшемуся в корчме, не было никакого дела до вновь прибывших, потому что подоспел обеденный час и все налегали на горячее хлёбово, чего не водилось в царевых кабаках.

В 1552 году по велению Иоанна Васильевича для его опричников построили первый «Царев кабак». Место избрали на Балчуге за Живым мостом. Водка (хлебное вино) в этом кабаке не продавалась, опричники пили в нем бесплатно. Хлебным вином в кабаке начали торговать за деньги только после уничтожения опричнины. Вскоре после этого царские кабаки начали появляться и в других городах России, а в Москве они вырастали, как грибы в дождливое лето – почти каждую неделю новый. Но купить в кабаке закуску или приносить еду с собой строго запрещалось. Водку продавали ведрами, ковшами, кружками и только в государевых кабаках.

Понятное дело, народу такое положение вещей не нравилось. Но челобитные царю с просьбой убрать кабаки и нежелание москвичей пить «государево вино» возымели прямо противоположное действие. Жителей города повязали круговой порукой; теперь, если кабак давал недостаточный доход, недоимки взыскивались не с кабацкого головы или целовальника, а с москвичей. Правеж (наказание за недоимки) был суровым – провинившихся ставили строем и били батогами по икрам в течение нескольких часов. Естественно, чарка хлебного вина, даже без привычной русским людям закуски, казалась меньшим злом, нежели батоги, поэтому москвичи повалили в кабак гурьбой.

И все же народ не смирился. Предприимчивые людишки стали заводить тайные корчмы, где имелась и добрая еда, и водка подешеле, чем в царских кабаках. Мало того, и выбор спиртного в корчме был более разнообразным.