Я сделала колесо, просто чтобы показать им, что мне наплевать.

Тем не менее, поскольку старик это заслуживал, я отдала портрету Тара де Люса короткий скаутский салют, пусть даже меня выставили из этой организации, довольно несправедливо, как я считала, и это сделала женщина, совершенно лишенная чувства юмора. «Честно говоря, мисс Пэшли, – я бы сказала ей, если бы у меня было хотя бы полшанса, – гидроксид железа был просто шуткой».

В дальнем конце галереи находилась кладовка, которая в дни славы Букшоу использовалась, чтобы помещать в рамы и реставрировать портреты и пейзажи, составляющие семейную коллекцию искусства.

Пара полок и рабочая скамья в кладовке до сих пор были заставлены грязными баночками из-под краски и лака, содержимое которых высохло еще во времена королевы Виктории, там и сям из них торчали ручки кистей, словно хвосты окаменевших крыс.

Все, кроме меня, похоже, забыли, что у этого помещения есть одна весьма полезная особенность: поднимающееся окно, которое легко открывается изнутри и снаружи, – и стало еще легче открываться, когда я взяла на себя труд смазать его раму салом, которое слямзила из чулана.

На наружной стене, прямо под оконной рамой и на полпути к земле, в стене был наполовину осыпавшийся кирпич – его медленное разрушение, признаюсь, отчасти стимулировалось позаимствованной у Доггера лопаткой: идеальная опора для ноги, на случай если кто-то захочет уйти или вернуться в дом, не привлекая ненужного внимания.

Выбравшись из окна и спрыгнув на землю, я чуть не наступила на Доггера, стоявшего на коленях в мокрой траве. Он встал на ноги, приподнял шляпу и вернул ее на место.

– Добрый день, мисс Флавия.

– Добрый день, Доггер.

– Славный дождик.

– Ага, славный.

Доггер бросил взгляд на золотое небо и продолжил выпалывать сорняки.

Самые лучшие люди, они такие, да. Они не пристают к тебе, как липучки для мух.

Шины «Глэдис» радостно жужжали, когда мы пронеслись мимо Святого Танкреда и въехали на главную улицу. Она наслаждалась днем так же, как и я.

Впереди слева, через несколько дверей от «Тринадцати селезней», находилась антикварная лавка Реджи Петтибоуна. Я мысленно взяла на заметку зайти сюда попозже, и в этот момент распахнулась дверь и на дорогу выскочил мальчик в очках.

Колин Праут!

Я свернула вбок, чтобы не наехать на него, и «Глэдис» содрогнулась, затормозив длинным скользящим движением.

– Колин! – крикнула я, остановившись. Я чуть не полетела вверх тормашками.

Но Колин уже пересек центральную улицу и скрылся в Болт-элли, узком вонючем проходе, ведущем к дороге за магазинами.

Не стоит и говорить, что я поехала за ним, вознеся очередную хвалу за изобретение трехскоростного рычага переключения Старми-Арчера.

Я примчалась на дорогу, но Колин уже скрывался за углом в дальнем конце. Через несколько секунд, описав неровный круг, он снова окажется на центральной улице.

Я была права. К тому времени, когда я снова его увидела, он торопился прямиком в Коровий переулок, как будто по его следам неслись все гончие ада.

Вместо того чтобы поехать за ним, я нажала на тормоза.

Там, где Коровий переулок заканчивается у реки, я знала, Колин повернет налево и пойдет по старому бечевнику позади «Тринадцати селезней». Он не рискнет идти другой дорогой, опасаясь, что его загонят в угол.

Я повернулась в противоположную сторону и поехала туда, откуда пришла, описав широкую дугу в сторону Сапожной улицы, где в последнем доме жила мисс Пикери, новая библиотекарша. Я затормозила, слезла с велосипеда и, прислонив «Глэдис» к ее забору, быстро перебралась по ступенькам и тихонько заняла позицию за одним из высоких тополей, окаймлявших бечевник.