– Пожалуй, мне пора идти, – резко сказал Барлеп, когда миссис Беттертон сделала паузу.

– Нет, что вы! – запротестовала она. – Почему?

Он сделал над собой усилие и улыбнулся своей улыбкой в стиле Содомы.

– Мирское слишком уж над нами тяготеет [44], – произнёс он таинственно. Он любил произносить таинственные изречения, неожиданно вставляя их посреди разговора.

– Вот уж чего о вас никак не скажешь, – льстиво сказала миссис Беттертон.

– Все дело в толпе, – объяснил он. – Чуть-чуть побуду в толпе – и она начинает меня пугать. Я чувствую себя так, точно мою Душу задавили насмерть. Если бы я остался, я начал бы рыдать. – И он распрощался.

– Какой замечательный человек! – воскликнула миссис Беттертон, когда он ещё не успел отойти настолько, чтобы не услышать. – Какой вы счастливый, что работаете с ним!

– Он прекрасный редактор, – сказал Уолтер.

– Но я говорю о его индивидуальности – как бы это выразить? – о его духовном начале.

Уолтер кивнул головой и довольно неопределённо сказал «да»: он вовсе не склонён был приходить в восторг от духовного начала Барлепа.

– В наш век, – продолжала миссис Беттертон, – он настоящий оазис в пустыне легкомыслия и цинизма.

– У него бывают блестящие идеи, – осторожно согласился Уолтер.

Он думал о том, скоро ли ему удастся сбежать от неё.

– Вот Уолтер, – сказала леди Эдвард.

– Какой Уолтер? – спросил Бидлэйк. Подводные течения званого вечера снова свели их вместе.

– Ваш Уолтер.

– Ах, мой! – Хотя он не очень стремился увидеть своего сына, он посмотрел по направлению её взгляда. – Как он вытянулся! – сказал он. Ему не нравилось, что его дети росли: вырастая, они оттесняли его на задний план, год за годом оттесняли к забвению и смерти. Вот Уолтер. Он родился совсем недавно, а сейчас мальчишке уже, наверное, двадцать пять лет.

– Бедняга Уолтер! Вид у него не блестящий.

– Такой вид, словно у него глисты, – свирепо сказал Бидлэйк.

– А как эта его печальная история? – спросила она.

– Все так же, – пожал плечами Бидлэйк.

– Я никогда не видела эту женщину.

– Зато я видел. Она ужасна.

– Что? Вульгарна?

– Нет, нет! Хуже: она так утончённа, так невероятно утончённа! А как она говорит! – Он заговорил, растягивая слова, тоненьким голоском, который должен был изображать голос Марджори: – Как маленькая невинная деточка. И она такая серьёзная, такая культурная. – Он засмеялся своим раскатистым смехом. – Знаете, что она мне как-то сказала? Надо вам заметить, со мной она всегда говорит об искусстве. Искусстве с большой буквы, конечно. Она сказала, – здесь его голос снова перешёл на младенческий фальцет: – «Мне кажется, можно любить одинаково Фра Анджелико [45] и Рубенса». – Он снова разразился гомерическим смехом. – Какая дура! А нос у неё по крайней мере на три дюйма длинней, чем следует.

Марджори открыла шкатулку, в которой она хранила свои письма. Письма Уолтера. Она развязала ленточку и пересмотрела их все, одно за другим. «Дорогая миссис Карлинг, посылаю Вам томик писем Китса, о которых мы говорили сегодня. Прошу Вас, не трудитесь возвращать его мне: у меня есть другой экземпляр. И я перечту его, чтобы доставить себе удовольствие сопровождать Вас, хотя бы и на расстоянии, в Вашем духовном путешествии».

Это было его первое письмо. Она прочла его до конца, и в её памяти воскресла та радость, которую вызвали тогда в ней эти слова о духовном путешествии. В разговорах он всегда избегал затрагивать личные темы, он был болезненно застенчив. Она не ожидала, что он станет писать так. Позднее, когда их переписка стала регулярной, она привыкла к его странностям. Она убедилась, что с пером в руке он гораздо смелей, чем лицом к лицу. Всю свою любовь – по крайней мере когда она выражалась словами и когда в начале ухаживания он бывал сколько-нибудь пылок – он изливал в письмах. Это вполне удовлетворяло Марджори. Она готова была до бесконечности продолжать эту культурную и на словах пламенную любовь по почте. Ей нравилась самая идея любви, но любовники нравились ей только на расстоянии и в воображении. Заочный курс страсти казался ей идеальной формой отношений с мужчиной. Ещё больше нравились ей личные отношения с женщинами, потому что женщины, даже при личном общении с ними, сохраняют все положительные свойства мужчины на расстоянии. Можно сидеть с женщиной в одной комнате, и она будет требовать от вас не больше того, что требует мужчина, находящийся на другом конце системы почтовых отделений. Уолтер, застенчивый в разговоре и страстный и смелый в письмах, сочетал, с точки зрения Марджори, все достоинства обоих полов. И сверх того, он проявлял такой глубокий, такой лестный интерес ко всему, что она делала, чувствовала и думала. Бедняжка Марджори не была избалована вниманием.