– И Маринки нет, – от необходимости продолжать неприятную тему меня избавляет мобильный, мигнувший голубоватым светом и доставивший послание от Лизы.

«Саш, я взяла билет на самолет. Завтра».

Зная Истомину, врезающееся под дых сообщение может подразумевать любую локацию, начиная от Камчатки, заканчивая Гондурасом. Тем более, что я и сам не прочь свалить как минимум на неделю из города, чтобы разобраться с тем, что мы с Лизкой натворили.

«Куда?»

В ожидании Лизиного ответа время останавливается, убирая назойливую Митину и обсуждающих третью беременность Сидоровой одноклассников на второй план. Я одним махом опустошаю стакан с соком и напряженно гипнотизирую экран телефона, пытаясь избавиться от липкой паутины волнения.

«Переезжаю в Москву. К отцу».

Я могу поклясться, что внутри у меня что-то хрустит и становится труднее дышать. И пока я борюсь с внутренними демонами, пальцы быстро выводят и отправляют сухое бездушное.

«Ок».

Молчание Истоминой вкупе с не затыкающейся Ольгой, решившей выложить все последние сплетни, напрягает, так что я по-английски сваливаю из бара. И, минуя подсвеченные огнями витрины магазинов, достаю из внутреннего кармана куртки пачку сигарет. Жадно затягиваюсь, глотая терпкий горьковатый дым, и не подозреваю, что Лиза сейчас сидит в темноте на кровати, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, и до крови прикусывает нижнюю губу.

Утро я встречаю в боксерском клубе, ставшим для меня чуть ли не первым домом. Я неторопливо потягиваюсь, смахивая с себя остатки сна, и ныряю на ринг. Мое тело исправно выполняет отточенные до автоматизма движения, только с защитой сегодня полный швах. Мне никак не удается сосредоточиться и, когда в десятый раз прилетает лапой по затылку, Вронский останавливает бой.

– Разобранный весь Сашка! – сетует Григорич, пропуская меня вперед и прикрывая за нами дверь в тесную каморку, где хранятся многочисленные кубки и медали, заработанные его воспитанниками. – Где мыслями витаешь?

– Лиза уезжает, – выдавливаю нехотя и прислоняюсь спиной к шкафу с инвентарем, скрещивая на груди руки с взбугрившимися венами.

– Когда рейс? – вроде бы равнодушно осведомляется тренер, переставляя рамку с фотографией так, что теперь мне хорошо виден старый снимок, запечатлевший нас с Лизой после моей победы на городских соревнованиях.

– В двенадцать, – я нервно щелкаю костяшками, ощущая, как внутри сильнее сжимается невидимая глазу пружина, и нащупываю в кармане мобильник.

– И даже не проводишь девочку? – стоит только Вронскому вскинуть лохматую бровь и задать простой вопрос, как пружина с грохотом распрямляется, выталкивая меня из кабинета.

Спустя каких-то минут двадцать такси подъезжает к зданию аэропорта, и я на всех парах вваливаюсь в зал ожидания, пытаясь отыскать хрупкую фигурку подруги. Одинокая, Елизавета стоит в самом центре, вцепившись тонкими пальцами в воротник свободного черного худи с большим капюшоном. Люди с негромкими ругательствами огибают застывшую на месте девушку и спешат дальше: кто за газетой с кроссвордами, кто за минералкой, а кто-то – в объятья близкого человека.

– Лиз, – я протискиваюсь сквозь толпу, задевая молодого человека в нелепой желтой фуражке, встаю напротив Истоминой, и рассматриваю свои ладони, не зная, куда их деть.

– Да? – отрывисто бросает девушка, поправив небольшую спортивную сумку, грозящую сползти с ее острого плеча и с глухим стуком удариться о пол.

– Теплые вещи взяла? Обещают похолодание, – брюнетка коротко кивает, крепко стиснув зубы, и хватается за горловину как будто сделавшейся ей тесной кофты. Ее губы белеют, а синева под глазами отчетливо выдает бессонную ночь, отчего совесть начинает грызть меня все сильнее. – Лиз, я не имею права тебя привязывать. Я никогда не смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь. Понимаешь…