Некоторым читателям может показаться, что я не принимаю ценность индивидуальной свободы в качестве бесспорной нравственной предпосылки и что, пытаясь продемонстрировать ее ценность, я, возможно, свожу аргументы в ее пользу к вопросу о целесообразности. Это лишь видимость. Но если мы хотим убедить тех, кто еще не разделяет наших нравственных предпосылок, мы не должны считать их чем-то само собой разумеющимся. Мы должны показать, что свобода – это не просто одна из ценностей, но что она – источник и условие большинства моральных ценностей[9]. Свободное общество предлагает человеку намного больше того, что он мог бы сделать, будь свободным только он один. Поэтому мы не способны в полной мере оценить значимость свободы до тех пор, пока не поймем, чем общество свободных людей как целое отличается от общества, где господствует несвобода.

Я должен также предупредить читателя: не следует рассчитывать, что обсуждение всегда будет вестись на уровне высоких идеалов или духовных ценностей. На практике свобода зависит от очень прозаических вещей, и те, кто озабочен ее сохранением, должны доказать свою преданность вниманием к повседневным проблемам общественной жизни и усилиями в решении вопросов, которые идеалист часто склонен трактовать как банальные или даже низменные. Что касается интеллектуальных лидеров движения за свободу, их внимание слишком часто ограничивалось теми ее аспектами, которые наиболее близки их сердцу, и они пренебрегали необходимостью осмыслить значимость ограничений свободы, которые их лично напрямую не касаются[10].

Раз основная часть обсуждения должна быть сухой и лишенной эмоций, то начинается оно, в силу необходимости, еще более прозаично. Значение ряда незаменимых слов сегодня настолько размылось, что важно с самого начала договориться о том, в каком смысле мы будем их употреблять. Больше всего пострадали слова, означающие свободу: freedom и liberty. Ими так злоупотребляли и их смысл был искажен до такой степени, что стало возможным утверждать: «Слово „свобода“ не означает ничего, если не задан определенный контекст, а с помощью небольших манипуляций ему можно придать любое содержание, какое вы только пожелаете»[11]. Поэтому мы начнем с объяснения, какая свобода является нашим предметом. Определение понятия не будет точным до тех пор, пока мы не исследуем другие почти столь же расплывчатые понятия: «принуждение», «произвол» и «закон» – без которых не обойтись при обсуждении проблемы свободы. Однако анализ этих понятий отложен до начала второй части, и скучный разбор смысла слов не станет большой помехой на нашем пути к более существенным вопросам.

В этой попытке заново сформулировать философию совместной жизни людей, медленно развивавшуюся на протяжении более двух тысяч лет, меня воодушевлял тот факт, что она неоднократно возрождалась из пучины невзгод с новой силой. Последние несколько поколений были свидетелями одного из периодов ее упадка. Если некоторым читателям, особенно в Европе, эта книга покажется разбором оснований уже не существующей системы, то я отвечу: чтобы наша цивилизация избежала упадка, эту систему необходимо возродить. Лежащую в ее основе философию охватил застой именно в тот момент, когда она была на пике влияния, и в то же время она очень часто переживала прогресс, находясь в обороне. На протяжении последних ста лет ее развитие было незначительным, и по сей день она занимает оборонительные позиции. Но именно атаки на нее и показали нам уязвимые места в ее традиционной форме. Не нужно быть мудрее великих умов прошлого, чтобы иметь возможность лучше осмыслить важные условия индивидуальной свободы. Опыт последних ста лет научил нас многому, чего не могли понять ни Мэдисон, ни Милль, ни Токвиль, ни Гумбольдт.