И Охеда направился к своему протеже сообщить, что тот будет участвовать в этой экспедиции. Куэвас попрощался с Лусеро, уверенный в том, что его отсутствие продлится не более недели. Молодая женщина уже оправилась после родов, однако была еще слаба, но вместе с тем окрылена гордостью материнства. Дон Алонсо, будучи крестным отцом ребенка, дал ему свое собственное имя. Самые знатные сеньоры нового поселения заботились о Лусеро и ее сыне, поскольку он был первым новорожденным в Ла-Изабелле. Главный интендант города частенько присылал ей подарки. Те тайно последовавшие за экспедицией женщины, о которых мы уже упоминали, в порыве женской солидарности приходили в дом роженицы, чтобы побыть добровольными помощницами. Они продолжили ее навещать и после родов, поскольку Лусеро всегда принимала их с доброй терпимостью, несмотря на всю разницу в их социальном положении. Неопределенность их жизни в условиях опасности в этом совершенно неизведанном мире стирала все социальные различия, которые существовали до того момента, пока они не сошли на берег.

Фернандо и в себе самом заметил одно существенное изменение в условиях этой новой жизни. Все те всадники, которые сейчас находились под командованием Охеды, в Испании были молодыми идальго, гордящимися своим происхождением и победой над маврами; они проявляли немалую долю тщеславия, рассказывая о своих богатых родственниках и других важных персонах, состоявших в родстве с их семьями.

Там, в Испании, Фернандо был бы для них всего лишь жалким слугой, сыном никому не известного оруженосца. В новом же мире, который уравнял всех, в юноше расцвело чувство собственного достоинства. Он был сыном солдата, так же как и предки всех остальных погибшего на войне, а не какого-нибудь ремесленника или крестьянина, а потому чувствовал себя таким же идальго, как и все. И лишь симпатия и обожание заставляли его признавать старшинство Охеды.

Итак, следующим утром Фернандо вместе с храбрым капитаном и еще шестью благородными юношами, уже ставшими его друзьями, отправился в путь. Все они были верхом на андалузских лошадях, крупных, мощных, с длинными хвостами и гривами, украшенными колокольчиками, непрерывное позвякивание которых, одновременно с металлическим скрежетом доспехов, придавали этим восьмерым рыцарям и их скакунам внушительный вид в глазах индейцев. Те готовы были поверить в мифических кентавров, сошедших с небес, полулюдей-полуживотных, которые иногда распадались, а иногда сливались, образуя единое существо.

Охеда с радостью ринулся в эту опасную и рискованную экспедицию. Вот уже много дней его снедало чувство ревности и соперничества: тот зуд, который испытывает любой храбрец, когда непрерывно слышит разговоры о ком-то другом, столь же отважном.

– Я сыт по горло разговорами о Каонабо, – говорил он. – Индейцы говорят об этом касике в горах так, словно он готов сожрать нас. Устроим же набег на его земли и посмотрим, что он нам сделает.

Отряд отправился прямо в глубь острова, постепенно отдаляясь от моря. Первые пару дней переход был тяжелым, продвигались медленно. Им приходилось пересекать лесную чащу по едва заметным тропам, которые проложили индейцы своими босыми пятками.

За это время им никто не встретился. Те индейцы, что отважились жить рядом с поселением белых, удирали, едва завидев закованных в железо людей, сидящих верхом на трусивших рысцой фантастических существах, время от времени сотрясавших тишину леса пронзительным ржанием.

На второй день к вечеру испанцы достигли подножия горного хребта и сквозь узкое ущелье выбрались на плато, где и заночевали. На восходе солнца они увидели, что внизу простирается великолепная обширная равнина с рассыпанными по ней рощицами и многочисленными деревушками; ее пересекало вьющееся русло реки Ягуи, точь-в-точь такой же, как Рио-де-Оро, устье которой Колумб обнаружил на Монтекристи.