Многие из ранних хроник начинаются с «истории до истории», т. е. с описания сакрального события сотворения мира, продолжением которого становится судьба той династии, или той страны, или тех народов, которым эти хроники посвящены. Примером такой архаической синтетичности предысторического или квазиисторического взгляда является Ветхий Завет. На его страницах перед нами разворачивается порядок космогонического созидания, который переходит в историю сотворения человека и его Завета с Богом, затем превращается в хронику рода человеческого, а в итоге становится историей избранного племени Израилева. Такой тип предыстории заслуживает определения «этногонии», поскольку пытается объяснить не только происхождение человека вообще, но и отдельных народов. Другой тип космогонических мифов, не имеющий этноцентристской направленности, но связанный с боготворческим началом, мог бы именоваться «теогонией».

Впечатляющая теогоническая «история» миросотворения представлена в древнеегипетской мифологии. Египетские мифы, по-видимому, содержат древнейшие, четырех- и даже пятитысячелетние мифологические версии сотворения мира.

Вообще, история многое черпала из мифологии, и наоборот, но главное обретение истории – мифологический Образ мира, который нередко облекался в сакральные религиозные одежды – теократическую историю – и начинал жить собственной жизнью: в мифы верили и считали, что от мифических персонажей – богов – зависит судьба человека. Каким бы сказочным ни было содержание мифа, все же между ним и сказкой всегда имеется четкое отличие – мифы питали историю, а сказки – нет.

По сути, мифологические сюжеты приближены по смыслу к историческим фактам, но историей не являются в силу отсутствия научных доказательств. Они участвовали в формировании совершенно нового явления ментальных полей древних культур – исторического сознания, внимания и уважения к прошлому. Люди древних эпох понимали, что прошлое оказывается «состарившимся будущим», способным вновь и вновь повторяться. Наконец, в сознании веривших квазиисторическим сюжетам мифов росло убеждение в историческом моногенезе мира – происхождении мира из единого начала.

История в более близком нам смысле этого слова появляется лишь тогда, когда взгляд исследователя оказывается перенесен на Другое, на уже пережитое – прошлое, или Инаковое, тоже прошлое, но пережитое кем-то иным, иной цивилизацией. Этот перенос взгляда с настоящего на прошлое вызывается невиданным дотоле конфликтом и формирует внутреннее исследовательское напряжение между переживаемым мгоновенным настоящим и воображаемым прошлым. На самом деле переживается именно прошлое, а настоящее воображается, поскольку оно мимолетно, но история меняет их местами, дарит нам свое историческое продолжительное настоящее за счет известного прошлого и ожидаемого предсказуемого будущего – вот в чем состоит психологическое чудо истории, делающее ее столь привлекательной. Прошлое и настоящее естественным образом дополняют друг друга, что очень хорошо почувствовал и высказал блестящий германский историк Иоахим Густав Дройзен. Он утверждал, что «прошлое нам интересно не потому, что оно было, а потому, что оно еще в некотором смысле есть, действует, поскольку оно взаимосвязано с историческим, т. е. нравственным миром, нравственным космосом»184.

История, таким образом, дарит нам настоящее, но она же позволяет увидеть особым образом исторически организованное прошлое. За два поколения до Геродота Гераклит констатировал: «Война – царь всех. Одних она делает свободными, других – рабами…» Геродот попытался найти причину этой Войны. «Отец истории» начинает свою работу следующими словами: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом»