У меня были его очки в потертом очешнике с именем и адресом, по которому он жил два дома назад, написанным внутри его аккуратным почерком.

У меня была его старая собака.

Мой молчаливый отец.

Его молчаливая собака.

Черный лабрадор, уже дряхлеющий, с артритом тазобедренных суставов. Живя теперь со мной, собака бо́льшую часть времени неподвижно стояла на тротуарных плитках заднего двора, уставившись в пустоту, или неподвижно сидела в задней комнате спиной ко мне, уставившись через стеклянную дверь в ту же пустоту во дворе. Она спала в моей спальне на одеяле под батареей: оставь я ее в кухне, она бы всю ночь скулила. Она ела то, что я ей накладывала два раза в день. Она просилась на улицу, потом просилась обратно в дом, потом снова на улицу, и так без конца.

Что я знала об этой собаке? Что старая собака с артритом знала о моем отце больше, чем я.

Что знала обо мне эта собака? Что я не отец и склонна просыпаться среди ночи и вести себя так, будто где-то возникла экстренная ситуация и мне нужно срочно туда добраться.

И все же.

Подумай над этим, Сэнд.

Чудеса в решете.

Сегодня я не просыпаюсь, задыхаясь в безрассудной панике, как обычно в такое время ночи.

Нет.

Что-то в этой истории о старом замковом механизме отперло нечто во мне самой:

тук-тук.

– Кто там? – говорю я.

Будто в шутку.

Дверь открывается. Передо мной девушка, в которой я смутно узнаю одну из студенток своей группы, тусовавшуюся с надоедливой, буйной и высокомерной компанией в регби-клубе и с армейским резервом.

Компания же моих друзей состоит из тех, кого компания из регби-клуба и тэдэ называет «богемой», кто ставит в студенческом театре пьесы о холокосте, гомосексуалах и ядерных шахтах, пишет рассказы и стихи и публикует их пару раз в год в маленьких сборничках и вечером по четвергам ходит смотреть фильмы с субтитрами в художественную галерею, куда компания, с которой тусуется девушка, стоящая у двери моей комнаты, не сунулась бы под страхом смертной казни.

И выпиваем мы в совсем разных пабах.

Хотя мы часто бываем в одних и тех же помещениях, наши пути почти никогда не пересекаются.

– Здравствуй, – говорю я.

– Ага, привет, – говорит она. – Тебя ведь Сэнд зовут?

Она заходит и садится на мою кровать.

– Ну, заходи, – говорю я.

– Уже, – говорит она и смотрит на меня так, будто я сморозила чушь.

Я смеюсь.

Пауза.

– Кофе хочешь? – говорю я.

– Нет, спасибо. Мне просто нужна твоя помощь в одном деле, – говорит она.

– Какая? – говорю я.

– Я учусь в твоей группе, – говорит она. – Я Мартина Инглз.

– Ага, знаю, – говорю я.

– Но я на другом семинаре по практической критике, – говорит она. – И на этой неделе я должна подготовить для своего семинара доклад по поэзии. Я знаю, ты готовишь такой же, в смысле, о том же стихотворении, для своего семинара.

– Ты в порядке? – говорю я.

Кажется, она готова расплакаться.

– Нет, – говорит она.

Она просит дать ей списать мой доклад, который я буду делать по заданному стихотворению, чтобы она прочитала его на своем семинаре на ту же тему.

– Ага, ну конечно, – говорю я.

– Значит, дашь? – говорит она.

– Нет. Это была ирония. С какой вдруг стати? – говорю я.

– Прошлой ночью, – говорит она, – я глаз не сомкнула. Хотела даже пойти и сигануть с моста в Фарре. Тогда не придется страдать всей этой чепухой.

– Угу, – говорю я. – Но давай отвлечемся от твоего надвигающегося нервного срыва. Если я дам тебе списать, а потом зачитаю тот же доклад на своем семинаре, который состоится на следующий день после твоего, все решат, что это я списала у тебя.

– Я постоянно думаю о том, чтобы выброситься из окна своей комнаты, – говорит она. – Постоянно представляю себе, как лечу вниз.