Она стояла у выхода на кухню и вытирала полотенцем руки. Я с восторгом посмотрел на неё, на пару мгновений забыв о торговце. Мне так нравилось наблюдать за ней, слушать её, но держаться на расстоянии.

– Страшные, – добавила она.

– Тише, женщина, – сморщился Уэнс. – Ничего такого я и не сказал. Уж лучше пусть Тёмный Бог появится у Провалов, чем рядом с нами.

Народ, собравшийся в таверне, закивал. Проломы, остающиеся после нападений огромного и могучего подлёдного бога, не затягивались месяцами и кишели рыбой да морским зверьём. Они становились местом паломничества вольных рыбаков и охотников. За ними следовали ледоходы инструментариев, поваров, торговцев, кожевников. Подтягивались минитеплицы и могучие гостиничные тягачи. Бордели, лихие люди, чёрные шаманы. На огонёк забредали свободные дружины, поблизости начинали кружить пираты, работорговцы, каперы, охотники за головами.

За несколько дней тихое место превращалось в бурлящий котел, где лилась кровь и творились самые тёмные дела. Хорошо, когда Пролом происходил дальше к югу, в краях, где властвовал какой-никакой, а закон. На севере всегда царили другие порядки.

– Теперь несколько лет мы можем жить спокойно, женщина, – подытожил Уэнс. Дрожащими руками притянул ко рту кружку и сделал шумный глоток. – Может быть, на моём веку я больше и не услышу о Тёмном Боге. – Он улыбнулся беззубым ртом.

Прошло три дня, прежде чем Арри ан Домд уехал, а Одноглазый снова пришёл вечером в таверну Пухлого Боба, заказал настойку и угнездился в излюбленном уголке. Выглядел старик особенно усталым. Словно что-то давило ему на плечи, а бывалое морское сердце сжимали холодные пальцы тревоги.

Это не пустые слова. Я – эмпат. Так сказал шаман Сканди. Я воспринимаю настроение другого человека, его чувства. Обычно, конечно, удается не обращать внимания на беспокойный фон, царящий вокруг, но иногда потоки чужих эмоций просто разрывают мой мир в клочья. Острые щупальца боли, игольчатые лапы тревоги, шелковистый алый мех любви… Эти ассоциации – первое, что приходит в голову. И я не знаю, как описать иначе.

В тот день от Одноглазого веяло металлическим запахом массивных кандалов усталости, а на краю сознания метался маленький, ярко-зелёный страх. Почти неуловимый. Когда я почувствовал его – даже не поверил. Разве это возможно, чтобы старый моряк хоть чего-нибудь боялся?!

Сам я задержался, помогая Пухлому Бобу с уборкой большого зала. В таверне оставались только старик Уэнс и Одноглазый. Каждый сидел в своём углу, и оба потягивали горячую настойку. Я же натирал пол, смахивая с лица пот, и совсем не думал о жутком холоде, царящем снаружи. За окном стемнело, а вдобавок ещё и поднялась метель, раскачивая шаманские фонари, освещающие тропки-мостики. Свист и вой вьюги пробивались даже сюда.

Пока я наводил чистоту никто из стариков так ни слова и не проронил. Одноглазый застывшим взглядом смотрел в окно, на мечущиеся фонари. Уэнс покашливал, елозил на лавке и шумно вздыхал. Я чувствовал себя очень неуютно. Хотелось самому спросить всё равно что, лишь бы прервать эту угрожающую тишину.

Обычно разговорчивый, Уэнс пугал меня своим угрюмым видом. Кроме того иногда он с непонятной тревогой посматривал на Одноглазого. Старика-инструментария разрывало на части от желания что-то спросить у моряка, о чём-то пообщаться, но он медлил, выжидал.

После уборки мне предстояло заглянуть ещё и в теплицу, так что я с огромным облегчением затащил ведро и швабру в чулан, вытер насухо лицо и руки, переоделся, натянул унты со стальными зубьями на подошве, влез в любимый тёплый тулуп и нахлобучил шапку. Последним делом натянул рукавицы.