– Не знаю и даже предполагать не возьмусь. Одно скажу точно – чем-то, чего не было за обедом. Пелагея уж наверное вызнала, что станут готовить и подавать у Макаровых, и приготовит нам такое, что все съеденное за обедом затмит!

Мы свернули к мосту, возле реки стало ветренее.

– Даша, ты выглядишь так, словно тебе совершенно не холодно, – сказала маменька, кутая лицо в меховой воротник.

– Нам, сибирякам, на такой незначительный мороз внимания обращать не положено! – ответила я, маменька зафыркала, и даже кучер Макаровых Антон Парфенович, отвозивший нас, позволил себе обернуться и рассмеяться.

– Позволю себе заметить, что и вы, ваша светлость, вскоре обвыкнетесь, – сказал он. – Может, уже сегодня к вечеру мороз перестанете замечать.

– Да я уже и сейчас не так мерзну, как прежде. Стоило лишь пообедать с аппетитом.

– Вот! – поддержала я ее. – А сейчас сходишь в баню, попаришься, и тебе никакой мороз не страшен станет.

Я угадала, нам действительно первым делом предложили попариться в бане. Баня у Марии Степановны была отменная. Топилась по-белому[17], полки, сделанные из липы, казались янтарными и мягкими. А уж квас!!! Такой уж точно, кроме Пелагеи, никто не способен приготовить.

После, к некоторому своему удивлению, – обед у Макаровых был вкусен и обилен, и мы отдали ему должное, то есть съели немало, – мы с превеликим аппетитом отужинали. Я была права, Пелагея расстаралась на славу. Особенно вкусна была запеченная в ржаном тесте нельма, которую подавали с брусничным сладким соусом.

– Кушайте, угощайтесь! – предлагала Мария Степановна. – Не глядите, что пост, вам с дороги дозволительно! А при этаком морозе и всем остальным непостное съесть – не великий грех.

Укладываясь спать, маменька сказала:

– Я просто счастлива, что согласилась сюда приехать. Здесь такие милые люди!

– Люди здесь разные, – не согласилась с ней Мария Степановна, помогавшая взбить перину. – Это вот к Дашеньке, да и к деду ее тоже, льнут люди добрые и хорошие. А так-то у нас тут народ всякий.

– Спасибо вам, Мария Степановна! – сказала маменька. – Я за последние годы столько всяких гостиниц и отелей повидала, иные царским дворцам не уступают. Но так уютно я себя давно не чувствовала.

– Ну и живите на здоровьице! – ответила наша хозяйка. – Спокойной вам ночи.

Подошла ко мне и шепнула:

– На новом месте приснись жених невесте!

Но женихи мне не снились. Или снились, да я ничего не запомнила.

С утра мы чувствовали себя на удивление бодрыми и оживленными, добираясь до театра, на мороз внимания не обращали. Разве что маменька удивлялась серебристому инею, появившемуся на воротнике за те несколько минут, что мы рассматривали кафедральный собор.

В театр мы вошли почти за четверть часа до назначенного срока, но оказалось, что труппа уже в сборе. Ну это-то было понятно, Александр Александрович уж наверное распорядился явиться всем чуть раньше, не всякий день к ним в труппу заезжают примадонны французского театра. Но вот отчего все норовили заговорить с нами по-французски, мы некоторое время понять не могли. Ну в самом деле, не могли же здесь не знать, кто такая маменька? Не полагали же они ее настоящей француженкой, не говорящей по-русски?

Кстати сказать, французский в исполнении господ артистов по большей части был ужасен! Сносно говорили лишь несколько человек. И скажем честно, антрепренер к их числу не относился. Нет, не так! Господин Корсаков говорил по-французски замечательно. Издалека было слышно – вот он, настоящий французский язык. Ровно столь же блестяще он говорил по-немецки, по-итальянски и еще бог знает на каких языках, которых знать не знал. Но выходило очень похоже. Если не вслушиваться. Потому что звучал язык из его уст превосходно, но изъяснялся он на нем из рук вон плохо. Даже на французском, который знал по гимназическому курсу. По этой причине пришлось несколько раз переспросить, отчего все вокруг говорят именно так, а не по-русски.