В старшей школе я часто посещал врача, потому что у меня были сильные спазмы кишечника из-за нервов и неправильного образа жизни. Тогда у меня была жизнь в студии, жизнь в братстве, жизнь дома, и я не хотел, чтобы они пересекались. Я никогда не приглашал друзей домой и не хотел, чтобы мои родители о чем-то знали. Я знал, как вести себя дома, и это поведение отличалось от того, которого я придерживался в братстве и в студии. Я испытывал постоянное напряжение и нервозность из-за того, что вел три различные жизни.

Мир искусства Нью-Йорка меня не интересовал, и поступление в колледж ничего для меня не значило. Не знаю, почему я выбрал именно Школу Музея изящных искусств в Бостоне, это просто всплыло у меня в мозгу. Я хотел в Бостон. Название института звучало так круто, но мне в нем совсем не понравилось. Я даже почти не посещал занятия, потому что боялся выйти из квартиры. У меня была агорафобия, и до сих пор немного осталась. Мне не нравится выходить на улицу. Отец сказал, что мне следует найти соседа по комнате, потому что квартира обходилась слишком дорого, и я повесил в институте объявление. На него отозвался парень по имени Питер Бланкфилд, который позже сменил имя на Питер Вольф и стал солистом в группе J. Geils Band. Он пришел ко мне и сказал: «Хочу быть твоим соседом». Я сказал: «Хорошо», и он въехал в ту же ночь.

У другого парня, Питера Лаффина, был грузовик-пикап, и как-то раз мы трое сели в него и поехали из Бостона в Бруклин или Бронкс или куда-то еще за вещами Питера. Они курили травку в машине, а я никогда не курил – меня и так уносило от того, что я в машине, и они давали мне затянуться. Они знали, как действует марихуана, и знали, что я не знаю, и говорили: «Эй, Дэвид, вот бы сейчас пончика, а?» Я отвечал: «Я бы съел пончик!» Мы брали вчерашние пончики, и я так спешил их съесть, что вдыхал горы сахарной пудры в легкие. Надо было соблюдать осторожность.

Была моя очередь вести машину, мы ехали по скоростной автостраде, и было очень-очень тихо. Затем я услышал, как кто-то сказал: «Дэвид!» Опять тишина. Снова: «Дэвид! Ты остановился на автостраде!» Я смотрел на линии, нарисованные на дороге, и они все замедлялись и замедлялись. Мне так понравилось, что я ехал все медленнее и медленнее, пока линии не перестали двигаться. Я остановил машину посреди восьмиполосной магистрали, а мимо пролетали другие машины! Это было невероятно опасно!

По какой-то причине мы остались на квартире у какого-то парня. Она была освещена несколькими рождественскими гирляндами, в основном красного цвета. В его гостиной стояли гигантский разобранный мотоцикл и несколько стульев – казалось, что мы вошли в ад. Затем мы поехали к Питеру и спустились в подвал. Я мыл руки, набирая в ладони темную воду, и вдруг на ее поверхности вырисовалось лицо Нэнси Бриггс. Я просто смотрел на нее. Это был первый раз, когда я курил марихуану. На следующее утро мы погрузили вещи Питера и пошли навестить Джека, который рассказал мне, что некоторые студенты в его институте употребляют героин. Я зашел на вечеринку в доме Джека и увидел там паренька в шелковой рубашке, сжавшегося в углу – он явно был под героином. В те времена повсюду можно было встретить хиппи, и я не то, чтобы смотрел на них свысока, но все это казалось лишь модной причудой. Питалось большинство из них лишь изюмом и орехами. Многие одевались в индийские одежды и называли себя практиками медитации, но я тогда не хотел иметь дела ни с чем, что как-то этого касалось.

Спустя несколько месяцев я вышвырнул своего соседа Питера. Вот что случилось: я пошел на концерт Боба Дилана, а в итоге оказался на месте рядом с девушкой, с которой только что расстался. Я поверить не мог, что сижу рядом с ней! Очевидно, мы собирались пойти на этот концерт еще когда были вместе, но потом расстались, и я пришел один. Я был потрясен, что она пришла! Я подумал: какое совпадение, что наши места оказались соседними. Они были, кстати, очень плохими, где-то далеко позади, очень далеко от сцены. Был 1964 год, и Дилан выступал без группы – он был один и смотрелся невероятно маленьким. С помощью большого и среднего пальцев я прикинул длину его джинсов и сообщил девушке, что их длина составляла одну шестнадцатую дюйма. Затем я измерил его гитару, и воскликнул: «Его гитара тоже одна шестнадцатая дюйма в длину!» Все это походило на некий магический ритуал, и мной начала овладевать паранойя. Я дождался перерыва и выбежал на улицу. Было холодно, но свежо, я подумал: «Слава Богу, что я вышел» и отправился домой. Возвращаюсь я домой, а там Питер с толпой друзей, и он такой: «Что? Никто не уходит с концертов Дилана!» А я в ответ: «Я, черт возьми, ухожу. А ну проваливай отсюда». И вышвырнул их всех вон. Я помню, как в первый раз услышал Дилана по радио в машине, когда ехал с братом, и мы смеялись, как сумасшедшие. Это была песня “Blowin’ in the Wind”, у нее было очень крутое исполнение, но по-смешному крутое.