Он жив.

Он тоже жив.

Надежда.

Ожидание.

Сколько ждать?

Неизвестно.

Меня отпустили из больницы в воскресенье вечером. В субботу мне не разрешили уйти домой; врачи сказали, что должны меня обследовать. По-моему, они просто боялись, что я совершу какую-нибудь глупость. Плохо же они меня знают! Я могу быть кем угодно, но я уж точно не самоубийца. Инстинкт самосохранения впаян в меня накрепко. Даже в самые трудные минуты мне всегда хватает сил подняться. Именно это я снова и снова твердила себе после того, что случилось с Луи. Я должна перейти в режим борьбы. Уж бороться-то я умею. Я – настоящая воительница. Стойкий оловянный солдатик.

– Очень хорошо, мадам. Луи понадобится ваша поддержка. Для больного в коме очень важно участие окружающих. Разумеется, мы не даем вам никаких гарантий, но Луи – мальчик, а в таком возрасте шансы выкарабкаться выше. Часто позитивные перемены наступают в результате грамотного лечения, но воля к жизни самого пациента, его молодость и усилия близких, которые борются вместе с ним, не менее важны.

Итак, в воскресенье я вышла из больницы с надеждой в сердце, но с омертвевшей душой. Я вроде бы проявила полную готовность вступить в борьбу, и медсестры были рады меня поддержать, особенно одна хорошенькая блондинка, напомнившая мне телеведущую Софи Даван – перед ней я прямо на камеру призналась бы, до чего мне плохо. Но где-то внутри меня звучал тошнотворный голосок, которому придавала уверенности ночь, проведенная в интернете в поисках информации на тему комы (интернет в подобных случаях способен обретать особую разрушительную силу). Этот голосок нашептывал: «Все это ни к чему», «Третья стадия комы – это безнадежно», «Вспомни Михаэля Шумахера – он уже годы в таком состоянии», «А что, если он очнется, но будет овощем?», «А что, если он так и не очнется?». Иначе говоря, меня поминутно швыряло от самого беспросветного отчаяния к самому оголтелому оптимизму; по-моему, больничный персонал заподозрил, что у меня не все в порядке с головой. Мне хотелось сказать им, чтобы не беспокоились, потому что я всегда такая, просто сейчас это мое свойство приняло экстремальные формы, но я сомневалась, что это их успокоит. В любом случае мне надо было что-то с этим делать, пока я и в самом деле не рехнулась.

Меня пустили к Луи. Я провела с ним целый день. Мой мальчик спал. Я все ждала, что вот сейчас он проснется, заворочается и пробурчит, что сегодня воскресенье и незачем его так рано будить. Я отдала бы все на свете, лишь бы услышать его недовольное ворчанье, от которого обычно впадала в дикое раздражение. Но ничего похожего я не дождалась. Ничего не происходило. Благодаря аппаратуре он дышал равномерно, но грудь оставалась единственной частью его тела, подававшей признаки жизни. Большую часть дня я держала в ладонях его руку. Подолгу гладила ему пальцы. Медленно и терпеливо массировала ему ноги. Тепло его тела действовало на меня успокаивающе. На лице мне разрешили трогать только щеки. Я закрывала глаза и как наяву видела ямочки – они всегда появлялись у него, когда он улыбался. Я много плакала. Слезы капали мне на руки, в которых я сжимала его руки. Насколько я понимала, это было в порядке вещей. Я пела ему колыбельные. С десяток раз – его любимую; он даже в свои двенадцать лет часто просил, чтобы я ему ее спела. Я сочинила ее сама, и мелодию, и слова. Наверняка это была самая корявая из всех колыбельных. Наверняка – самая прекрасная для него. И для меня.

Солнце село. Мне стало страшно. Я боялась возвращаться в пустой дом. В дом, где нет его. Открыть дверь. Вдохнуть его мальчишеский запах – он каждое утро старательно пшикал на себя дезодорантом для подростков. Собрать его грязную одежду, как обычно брошенную на пол в коридоре. Что-то съесть. Лечь спать. Ворочаться без сна. Накануне мне вкололи успокоительное, а я так вымоталась, что в конце концов отрубилась и заснула тяжелым сном без сновидений. Но эта ночь без него будет другой. Предчувствуя это, я, как могла, тянула время, делая вид, что не понимаю медсестер, которые все настойчивее намекали мне, что пора уходить – не ночевать же я здесь собралась. Вся эта история – надолго, и мне понадобится много сил. Ради него. Я несколько раз его поцеловала, шепча ему на ухо всякие глупости, понятные только нам двоим, выпрямилась и вышла из палаты, оставив позади свое дитя и всю свою прошлую жизнь. Отныне мне предстояло существовать в пространстве «после».