Что бы ни случилось.

— Неспокойно, — сказала она. — Не знаешь, когда топить станут?

И поежилась зябко.

— Шуба нужна? — усмехнулся Ингвар.

— Нужна, — Калерия тряхнула головой, и волосы, собранные на затылке в пучок, рассыпались, упали тяжелыми прядями. И вовсе незаметна в них седина, и вовсе не так ее и много, чтобы беспокоиться. — Медвежья.

И глянула искоса, с насмешечкой.

В тот день она тоже вот так глянула на него, сверху, пусть и зная, что в ином своем обличье двуипостасный с легкостью на голема вскарабкается. Но не испугалась, ни первого обличья, ни второго, ни даже наготы его, взгляд не отвела, но прядку за ухо заложила и спросила:

— Семак хочешь?

А он сел на прогретую землю и коротко тявкнул.

— Да ладно, чего я там не видела, — ответила Калерия и рукой махнула, едва не рассыпав семки. — Можно подумать один ты бегаешь.

Почему-то слова эти задели за живое. Бегал-то Ингвар не один.

И как знать, кто еще из стаи заметил такую чудесную женщину? А потому преодолев прежде несвойственную ему стыдливость, он поднялся и спросил:

— Замуж пойдешь?

— За тебя? — а она не удивилась. Разве что самую малость.

— За меня.

— Неа.

— Почему?

Стало обидно. Он ведь хорош. Силен. И первый в стае. И стаю примет, потом, когда вернется домой…

— Я тебя, охламона, в первый раз вижу, — сказала Калерия, — и сразу замуж зовешь. Откуда мне знать, что ты за человек.

И потянулась на солнышке, а золотые волосы ее растеклись рекою.

— Да и ты… меня тоже в первый раз видишь, — добавила она. — И откуда тебе знать, что я за человек?

— Мой.

— Твой, не твой… — усмешка ее вдруг стала кривоватою. — Что, не слышал, чего про таких, как я говорят? Про то, где на войне бабское место?

Ее место было внутри боевого голема первого уровня, массивного создания, способного преодолеть и мертвополье, и темные пути. Огромного, почти неуязвимого, как кажется снаружи, да только горели они неплохо, особенно под асверским зеленым огнем.

— Плевать, — он дернул головой, сразу решив, что если кто пасть откроет, то без зубов останется. И не потому, что ему, Ингвару, есть дело до дураков. Но их дурость огорчает чудесную женщину, которая обязательно станет женой Ингвара.

Ее боги судили.

Даже если сейчас никто в богов не верит.

— Сейчас плевать, а потом…

— Докажу.

Отступать он не собирался, а она, посмотрев снисходительно, как на болезного, сказала:

— Что ж, докажи… по ночам все одно холодно, так что справишь мне шубу, тогда и про замуж поговорим.

Ингвар сразу подумал, что с шубой быстро не выйдет, мех у зверя летний, легкий, надобно будет осени ждать, но он подождет, главное, не потерять. А женщина, разом будто позабыв и про шубу, и про предложение его, поинтересовалась:

— Так семак будешь? Мне тут в одной деревеньке насыпали…

— Буду, — решился Ингвар.

Так они до вечера и сидели, наслаждаясь тишиной и солнцем, разговаривая о чем-то, что не имело отношения ни к войне, ни к ним самим. И уже потом, когда прозрачные летние сумерки добрались-таки до перелеска, запели соловьи, а Калерия сказала:

— Завтра будет горячо… ты там осторожней, ладно?

— Беспокоишься? — ему это вот беспокойство было приятно. — Кавалеров мало?

— А то. Шубы ж ты пока не принес, — она дернула плечом. — Кавалеров-то хватает, а шубы так и нет…

…шубу он справил, правда, ждать и вправду пришлось. Медведей в лесах, посеченных бомбами, подпаленных огнем и силой, не осталось.

Да и отец…

Не одобрил.

— Будет тебе новая шуба, — Ингвар обнял женщину, которая доверчиво приникла к плечу. — Что случилось?

— В том и дело, что… ничего, но не спокойно. Вот тут, — она положила ладонь на грудь. — Будто душит что-то, а что… не нравится мне Ниночкина затея. Да и тетка ее просила приглядеться к этому… художнику. Остальные не лучше.