— Завидуешь? — Владимира не упустила случая уколоть, и Виктория не стала кривить душой.

— Завидую.

— И я тоже, — сестрица вздохнула и села, как была, на ящик с неразобранными книгами. Ящик стоял уже третий месяц, вот как подняли из подвала по случаю — отыскался командировочный, согласившийся помочь не колбасой, а физическим трудом — так и стоял.

— Вот… у Эвелинки, стало быть. У тебя, у меня… у Ниночки.

— У Ниночки всегда кто-то есть, — возразила Владимира, смахнув пыль, раз уж села, и с ящика. На ящике, правда, та была застарелою, сизой, висящей крупными клочьями.

— Да, но прежде она своих ухажеров в квартиру не тянула. А тут вдруг собралась общий праздник устраивать. Ниночка… — Виктория подняла палец, а после посмотрела на потолок, с тоской подумав, что и его не мешало бы помыть.

Да и вообще давненько они санитарный день не проводили.

— Тоньку добавь, — подсказала сестрица. — Что-то она о своем женихе больше не говорит, зато вот какого-то охламона вчера притащила… вроде к себе, да только он так и норовил в чужие комнаты заглянуть. А дива себе мага прибрала.

— Пускай, — почему-то в конкретном этом случае Виктория не чувствовала зависти. Да и… сам маг вызывал в ней одно желание — убраться от него подальше. Даже странно было, что когда-то он казался ей симпатичным. — Она — это другое, а вот все это… знаешь, я сперва решила, что и вправду ему нужна.

Жаловалась она на жизнь редко, во-первых, потому что жизнь эта, если рассудить здраво, была очень даже неплоха. Во-вторых, жаловаться было некому.

— Он ведь именно такой, о каком я мечтала… а чем дальше, тем больше ощущение, не знаю… будто не по-настоящему все. Он меня в Ленинград зовет, а я поехать согласилась, но… теперь понимаю, что зовет-то как-то… неубедительно.

Владимира кивнула, и кудряшки ее мелкие — каждый вечер с тряпочками мается, влажные волосы на них накручивая — заплясали.

— И мой тоже. Вроде красиво говорит, а… будто для кого другого. И что делать?

— Понятия не имею, — Виктория опустилась на вторую коробку и подумала, что с ними что-то да делать надо, потому как стоят, проходы загромождают, да и против правил наверху книги нераспакованными держать. — Но… если они и вправду головы дурят? А мы вот? Задуримся?

— А если нет? — возразила Владимира. — Тогда что?

Отвечать Виктория не стала, отобрала у сестрицы тряпку и принялась тереть пыльный угол ящика.

— Погодим… до праздника… там видно будет.

— Думаешь?

Она не думала, но… то слабое предчувствие, что именно тогда-то и решится все, окрепло. А еще, что о предчувствии этом следует помалкивать.

Вовсе следует помалкивать.

Впрочем, это-то Виктория давно поняла.

Ниночка приняла три хиленькие гвоздички, и мыло для рук «Ландыш» тоже приняла, понюхала, вяло подумав, что это пахнет слишком резко, что Григорий никогда-то не додумается сходить не в ЦУМ, но в обычную ведьмину лавку. А потом подумала, что в лавке этой она последние недели торчит, почитай, безвылазно. И мыла себе сварить сама способна, как и шампунь, и бальзам для волос и прочую несложную в изготовлении ерунду, которая и идет-то на продажу.

И если Гришка купит, то…

Ерунда выйдет.

— А у меня билеты есть, в театр, — сказал он, густо краснея, то ли от стыда, что билеты на галерку, то ли от собственной смелости. — И еще мне обещали мастера дать.

— Поздравляю.

И Ниночка была вполне искренна.

— А Стаська замуж собралась, — сказал Гришка, который о семье своей рассказывал куда охотней, чем о работе. — Наверное, уедет… или он к нам? Еще пока не решили. У него своя квартирка имеется, но маменька говорит, что ее лучше бы сдавать, командировочным вот можно. Но Стаська против, потому как вдруг донесут.