– Ок, игры и оскорбления – done, – кивнул Серёгин. – Что теперь, книжки?

– Я мало читаю, – созналась Эн, – некогда, а одна-две в течение не пойми какого срока не считаются. А у тебя?

– Мемуары Фрая – смешные, «Марсианин», «Немцы» Терехова, «Обитель» прилепинскую советуют, хотя…

– Я первую часть смотрела. Так-то фигня фигнёй, хотя Йовович и красоточка.

Серёгин долго смеялся.

– А в группе своей ещё поёшь?

– Не, – Наташка наморщила нос, посидела так несколько секунд, вздохнула, – разбежались. Уже не помню, когда.

– Жаль, – честно сказал Серёгин; он любил, как Эн пела. В плейлисте ноутбука до сих пор торчат два её трека. Серёгин даже лелеял надежду, что как минимум один адресован именно ему.

Эн не оценила. Она помрачнела, сплела на груди руки и стала смотреть тем взглядом, какой Серёгин видел у своего кота, когда нёс его прививаться.

– Лёша, не надо вот этого, – предупредила она.

– А что такое? Правда, жаль: ты клёво пела.

Эн смерила его не неприязненным даже – а каким-то окончательным взглядом. В этом взгляде враз кончились «Варкрафт», Фрай и любые остальные темы.

– Клеиться этими приёмчиками не надо, – отчеканила Эн.

– Кто клеится?! – возмутился Серёгин, который ещё не определился, нужно ли в этот раз клеиться к Наташке или ну его к собакам. – Я уже не имею права тебе просто сказать, что ты такая же охуенная? У нас с тобой теперь подцензурно?

– У нас с тобой, – она сделала здесь ударение, – Лёша, ничего. И про группу-песни-пляски мы не разговариваем.

– Да мы с тобой вообще не разговариваем, – сказал Серёгин, тоже стерев с лица стародружеское выражение и сразу став значительно старше своей ровесницы. – Это так, Наташа, флуктуация. Кофе взыграло.

– Ну-ну, – сказала Эн, – ну-ну. В мире, в котором ты живёшь, Лёша, всё флуктуация. Всё вспышка. Слева, справа, побежали, нет, стой, побежали опять. Не просто же так ты косплеишь одинокого рейнджера.

– У меня есть сын.

– Которого ты видел раз пять за десять лет.

Серёгин хотел возразить, что ездит к Арсюхе два раз в год, но вовремя сообразил, что аргумент так себе и едва ли сыграет. Промолчал. Эн кивнула – не без торжества.

– То есть у тебя с дочерью – не в пример слаще? – уточнил он.

– У меня их две.

– Серьёзно?

– Ха, – сказала Эн, – и вот, Лёша, всё у тебя так.

Помолчали.

– Слушай, – примирительно сказал Серёгин, – мы десять лет не виделись, может, ещё на столько же разбежимся. Давай не будем хоть один день друг друга жрать. Давай я просто скажу, что рад тебя видеть. Без всяких.

– Да я тоже рада. Лёша, только не делай из этого специальных выводов, оки?

– Да не вопрос.

– Точно? Ты же понимаешь, почему я уточняю?..

Он понимал.

Второй раз они встречались через полтора года после первого. Его переклинило, а она сказала: ну, может быть… попробуем. Он решил, что это знак. Всё можно пересобрать, перерисовать, пересложить. Мотался за ней хвостом. Ездил за ней в Москву, к её огромному удивлению. Выкладывался на свои 200, а может, 300 процентов. Совершенно рехнулся. Из всего выпал.

А потом был опять разговор. И ещё один. И она сказала: слушай, это всё хорошо, но получается какой-то изврат. И только тогда он освободил город совсем. Выехал в Красноярск с вещами.

В третий раз он написал. И она написала. И он собрался приехать, хоть все и были уже глубоко женаты. Но она сказала: давай остановимся, слишком сложно, Лёша. Он отказался. Он думал, она тоже откажется, когда он появится. Он ошибался.

– Ладно, – сказал Серёгин, постаравшись как можно нейтральнее улыбнуться, – тебе же хуже.

Эн усмехнулась – пожалуй, чересчур язвительно.