Январь, длинный месяц, благословленный тридцатью одним днем, неумолимо подходил к концу. Отступление, беженцы, мороз, голод, волки… Тысячи раненых, из которых выжили сотни… Потери в боях и вне боев – люди уходили, чтоб обменять себя на родных. Собранная было в единый кулак Народная армия снова начала расползаться; огромных усилий стоило сохранить установленный Князевым порядок, не допустить деградации армии до сборища бандитских шаек. Вернее, замедлить эту деградацию – насколько это в человеческих силах.

Страшным и кровавым выдался январь – и все же это был счастливый для Саши январь, последний, она знала, счастливый месяц ее жизни. Муж был рядом, и многих друзей удалось повидать напоследок. И вот дни эти подходили к концу. Чтоб оказаться в Москве до первого февраля, выехать в Моршанск следовало завтра на рассвете. Последнюю ночь с товарищами, которых она больше никогда не увидит, Саша не хотела тратить на пустые сожаления.

– Да чего там свин! – вступил следующий рассказчик. – А вот я служил с Князевым, еще когда он взводом только командовал! Как-то входит он к нам в казарму, а там…

Бутылка обошла круг. Каждому досталось по глотку, но усталым истощенным людям этого хватило, чтоб слегка захмелеть. Саша теснее прижалась к сидящему рядом мужу.

– Эх, а я с Федором здесь уже знакомство свел, на Тамбовщине, – вступил еще один рассказчик. – Сперва наши косо на него смотрели, чего это, мол, пришлый да нами командовать станет. Но как повидали его в деле, поняли, что он дело свое крепко знает и слов на ветер не бросает…

Испачканную кровью Князева листовку с фотографией детей Саша носила возле сердца – вместе с фотопленкой, запечатлевшей мертвое, с зияющими ранами тело.

Саша засмеялась вместе со всеми над очередной историей, которую, если начистоту, не слушала. То ли из-за выпитой на голодный желудок водки, то ли просто с устатка Саша видела сейчас в мареве костра мертвых вперемешку с живыми. Ванька, грустно улыбнувшись, подбросил веток в огонь и принялся черкать карандашом в тетрадке; любую свободную минуту он посвящал алгебре. Прохор деловито возился с солдатским котелком, заваривая, по своему обыкновению, что-то необыкновенное. Раскатистый смех Князева вторил общему хохоту. Донченко смотрел укоризненно, скрестив руки на груди – бездумных развлечений он никогда не одобрял, считал пустой тратой времени. Тонкие пальцы Юдифи сжимали винтовку.

Саша зачерпнула горсть чистого снега и протерла усталые глаза. Зрение падало давно, но видеть то, чего нет – такого с ней прежде не бывало.

Лекса с Аглаей подошли проститься. Саша обняла их обоих разом, благо теперь они и были наконец вместе.

– Вытащи детей командира, Сашка. Ты слово дала, – сказал Лекса.

– Сделаю что смогу, – улыбнулась Саша. Теперь, когда сомнения остались в прошлом, на душе у нее было легко. – Или погибну, пытаясь что-то сделать. Ты сам тут смотри мне революционную бдительность не теряй, Лексей Платоныч! И береги себя. Помрешь – выговор объявлю по партийной линии!

– Не уверена, что я правильно поступаю, позволяя тебе уйти к ним, – хмуро сказала Аглая. – Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мы не вправе пренебрегать никакими возможностями. У этой мрази, у Нового порядка, земля под ногами горит. Возможно, они попытаются затеять с нами переговоры – может, и через тебя. Вот только сумеешь ли ты найти их уязвимое место и нанести удар? Ты ведь слабая, комиссар. Хватит ли тебе не ума даже – духа?

– Вот и узнаем, – Саша пожала плечами. – Так уж вышло, нет у тебя другого комиссара. Может, раскаешься потом, что не расстреляла меня сейчас. Но я постараюсь тебя не подвести. Ты сама-то, Гланя…