– Ну ты и везучий, чертушка! – засмеялась Аглая. – В Народной армии десятки рот, а вышла я прямо на твою!

– А это не моя рота, – конопатое лицо Лексы расплылось в довольной улыбке. – Это добровольцы. И я доброволец. Подойди вы на четверть часа позже, тут уже никого бы не было. Я бы их увел.

– Как это? Почему?

– Общий отход. Грузятся на разъезде – на станции не выйдет, там белые уже. Да и артиллерия их бьет по каждой ручной дрезине, не говоря про паровозы. Князев кликнул добровольцев из бойцов и младших командиров – прикрыть общий отход контратакой.

– И ты вызвался?

– А то! – Лекса лихо подбоченился. – Ты же не вернулась еще, вот и мне отступать зазорно! Может, из твоих кого кликнем? А то нас тут будет едва за две сотни.

Аглая помолчала. Предлагать людям, которые провели больше суток в седле, причем многие из них не спали вовсе за это время, вызываться добровольцами на такое дело означало подвергать серьезному испытанию их преданность. Те, кто весь день и полночи держали позицию здесь, может, и пребывали в большей опасности под ураганным огнем тяжелых орудий, но ее бойцы находились на последнем пределе физических сил.

– Нет. Они с ног валятся, – ответила она, но с ноткой ехидства добавила: – А я вот останусь. Ты же не уходишь еще! Моих Серега уведет.

– Гланька, да ты чего… – растерялся Лекса. – Ты же… Я же… Тут же знаешь чего начнется сейчас?! Иди, Гланя. Я прикрою.

Аглая стянула перчатку и накрыла ладонью его холодную руку. Рукавицы этот ухарь, по своему обыкновению, потерял, а снять новые с какого-нибудь трупа не догадался.

– Ну уж нет, Алексей. Сговорились быть вместе – вместе и будем. Ты что же думал, я шутки с тобой шучу? Где ты, там и я. Скажи лучше, чего у моих ребят попросим. Что нам тут нужнее, чем им в тылу?

Лекса одновременно приободрился и посуровел.

– Пусть оставят нам гранаты и по обойме патронов с человека. У нас туго с этим делом.

– Крепко вам тут досталось?

– Дак не то слово… Через час пополудни небо казалось с овчинку. Железнодорожники отказались ехать к нам.

– Даже так? Саботаж?

– Какое… труханули просто. Тут самолеты весь день такое учиняли, путя по обе стороны битым железом завалены, страх смотреть. И там, в Богоявленской, тоже станцию бомбили.

– И как же вы?

– Саша Гинзбург туда отправилась, порядок наводить. Сама, с одним своим конвоем. Говорят, кого-то расстреляла, перед кем-то к революционной совести взывала… Мальчишек-учеников на паровозы зазвала. Что бы там ни было, но к вечеру движение пошло. Как смеркаться стало, даже малость белых потеснили.

Заместитель выходил с ничьей земли последним, ползком – свою лошадь еще раньше отправил с кем-то из бойцов. Худое лицо заострилось от усталости, скулы и подбородок побелели от мороза.

– Все, командир, – выдохнул он. – За мной никого.

– Забирай всех, построй где вон ребята скажут. Сдавайте все гранаты и по одной обойме с человека. Потом уводи на погрузку, на разъезд. Вы уходите в тыл.

– Добро. Ты, я так понимаю, остаешься? – ответил Серега, глянув на Лексу.

– Да, – и обратившись уже к ротному, Аглая попросила: – Проводи меня к Князеву, доложить надо.

– Сам не могу, – с сожалением ответил Лекса. – Мне ж еще отсюда бойцов на другую позицию вести. Провожатых дам. Пункт боепитания там же.

Четвертью часа позже, ведя в поводу свою тяжело хрипящую, постоянно спотыкающуюся лошадь, Аглая добралась до будки стрелочника на выходном семафоре в южной горловине станции.

Посыльный прибыл гораздо раньше и предупредил об ее возвращении, так что особого ажиотажа Аглая тут не произвела. Белоусов, с перебинтованной в двух местах левой ногой под распоротой штаниной, сидел за столом и по телефону передавал данные для артиллерийской стрельбы по квадратам карты-трехверстки. Аглае улыбнулся, кивнул, но от разговора не отвлекся. Князев стоял у оконного проема с чужой трубкой в зубах, выложив на подоконник наган, горсть патронов, три гранаты немецкого образца на длинных деревянных ручках, офицерский свисток и карманные часы. Затягиваясь так, что пламя в чашечке освещало его лицо, не спеша, одной рукой, приводил в порядок все это хозяйство. Завидев Аглаю, мотнул головой: