На мойке он провел в общей сложности минут тридцать пять – сорок. Позднее стало ясно, что эти минуты сыграли в его судьбе не самую положительную роль; не подвернись ему эта чертова мойка, его благие намерения, вполне возможно, осуществились бы наилучшим образом. Но знать, чем обернется его следующий шаг, не дано никому; во всяком случае, Борис Иванович Рублев таким свойством не обладал, и, выгоняя отмытую до скрипа машину из жестяного ангара мойки, он не предвидел никаких неприятностей – кроме, разумеется, предстоящего унижения, связанного с распитием мировой с человеком, который был ему до крайности несимпатичен.

Он без приключений приобрел в ближайшем гастрономе бутылку неплохого коньяка, вывел машину с парковки и направился к родным пенатам. Денек выдался пасмурный, небо хмурилось, суля дождик, и после адской жары, стоявшей всю последнюю неделю, это было даже приятно. Коньяк, которого он, как правило, не употреблял, отдавая предпочтение водке, навел его на счастливую мысль скормить шоколадные конфеты подполковнику ФСБ Михайлову: судя по комплекции, тот употреблял в пищу все, что не движется или движется, но медленно – в том числе, наверное, и шоколад. Вот пусть и трескает, пока его прыщами не обсыплет…

Впереди, метрах в ста, зеленый сигнал светофора замигал и сменился желтым. Борис Иванович снял ногу с педали газа и передвинул рычаг переключения передач в нейтральное положение. Он уже начал понемногу притормаживать, когда из-за росшего на газоне дерева прямо под колеса его машины шагнул какой-то человек. Рублев резко ударил по тормозам, машина встала как вкопанная, и неосторожный пешеход распластался на капоте, широко раскинув руки, как будто пытаясь дружески обнять едва не сбивший его автомобиль.

Первым делом в глаза Борису Ивановичу бросились розовые, как у лабораторной крысы, белки испуганно выпученных глаз, всклокоченная шевелюра и трехдневная щетина на помятой физиономии потерпевшего. Отметив про себя эти признаки длящегося уже не первый день запоя, Рублев потянулся к дверной ручке и замер, не веря собственным глазам: сквозь покатое ветровое стекло с расстояния в каких-нибудь полметра на него смотрел, глупо моргая слезящимися воспаленными глазами, взводный командир его батальона Сергей Казаков – геройский парень, когда-то спасший без малого две сотни солдатских жизней и каким-то чудом ухитрившийся уцелеть там, где уцелеть было попросту невозможно. Время и алкоголь сказались на его внешности далеко не лучшим образом, но сомнений быть не могло: это был Сергей Казаков собственной персоной.

Бориса Ивановича будто ветром вынесло из машины. Казаков уже стоял, слегка пошатываясь и оглядываясь по сторонам с таким видом, словно никак не мог сообразить, куда ему теперь податься – дальше через дорогу или назад, на газон. Рублев подскочил к нему, радостно схватил за плечи и встряхнул.

– Ну, чего, чего? – заплетающимся языком забормотало то, что осталось от героя-десантника. Вблизи от бывшего взводного так и разило кислым винным перегаром и застарелой грязью. – Чего хватаешь? Цел я, и тачка твоя цела. Извини, что так вышло. Виноват, не спорю, а руками хватать меня не надо. Все равно взять тебе с меня нечего, кроме анализов, так что не надо меня хватать…

– Серега, ты что, своих не узнаешь? – снова встряхнув его, как мешок с костями, сказал Борис Иванович. – Глаза-то разуй, десантура! Взгляд пьяного с видимым усилием сфокусировался на лице Рублева. На какой-то миг его лицо исказилось, словно от сильной боли, в глазах вспыхнул и сейчас же погас огонек узнавания. Казаков отвернулся и, двинув плечами, высвободился из объятий своего бывшего батальонного командира.