– Этого-то вроде расстреляли же? – спросил шофер, изо всех сил давя на заедающий рычаг передач. – Писали, мол, за провал важной войсковой операции.

– А я его в кисете ношу, да? – коротко рассмеялся Степан. Потом посерьезнел. – Ты вот что… как тебя?

– Иван, – через плечо бросил шофер, крутя баранку.

– Вот что, Ваня. Тут, как говорится – меньше знаешь, крепче спишь. Это во-первых. А во-вторых – без разницы мне, кто на моей самокрутке изображен. Кроме Самого, конечно. Понял? Или все еще любопытствуешь?

Парень было хотел что-то возразить, но услышав холодный смешок старшины, промолчал. Немного подождав, Нефедов чиркнул спичкой и нещадно задымил, поглядывая в окно. Дорога петляла между холмами, поросшими молодым сосняком. Тут и там в траве виднелись желтые пятна лисичек.

– Богатые места, – задумчиво сказал Степан, выдыхая горький дым в открытое окно, – даже интересно, почему так мало людей здесь живет. На карте всего две деревеньки. Черновилово – ну тут понятно, станция, склады, расположение воинских частей. И Волково рядом.

Иван крутнул руль и нехотя отозвался:

– Какое там… Волково-то нынче совсем заброшено. Один погост остался. Жили там раньше, верно. Старая деревня, дед говорил – еще барская.

– Вон что… – старшина коротко поглядел на шофера. – И что же? На войне всех выкосило или сами разбежались?

– Да… как сказать, – парень помусолил в зубах цигарку, потом сдвинул кепку на лоб и решительно закончил: – Говорят, нечисто там, – и пристукнул ладонью по рулю.

Нефедов вроде и не отреагировал. Как смотрел в окно, так и продолжал смотреть, скользя взглядом по сосенкам и желтым песчаным проплешинам. Потом выщелкнул догоревший окурок в окно и кашлянул.

– Нечисто, говоришь… Бабки плетут или сам боишься?

– Ты, земляк, говори, да не… – вскинулся было Иван и тут же поймал глазами серебряный отблеск на груди старшины. И обмяк, прикусил язык. То была не обычная «звездочка» или «отвага», привычная для демобилизовавшегося солдата.

Знак Охотника.

Иван побледнел, нещадно выкручивая баранку на крутом повороте.

Об Охотниках говорили разное – кто называл их душегубами почище немцев, а кто, как Ванькин дед, каждое воскресенье выпивал за их здравие чарку водки, крестясь на образа в красном углу. Там, где в войну проходили их отряды, нежить оставалась лежать мелким пеплом, а живым бояться было нечего. Но живые все равно боялись.

Нефедов перехватил взгляд шофера, скосил глаза на серебряный кругляш. Потом вдруг фыркнул и рассмеялся – совсем по-мальчишески, запрокидывая голову и широко открыв щербатый рот.

– Вон ты чего! Значка испугался. Не слышал, что ли, что Охотники только для всякой погани опасны?

– Много чего слышал, – хмуро ответил Иван. Дернул рычаг, машина взвыла и пошла чуть быстрее, – слышал вот, что после боя вас и награждать было некому. И не за что.

Он покосился вбок и невольно осекся. Рот старшины покривила злая усмешка. Степан дернул щекой, помолчал. Потом все же не сдержался.

– Много ты знаешь, Ваня… Если бы не мы… – и закусил губу, молча махнул рукой. Шофер упрямо набычился, смотрел прямо перед собой, боясь повернуть голову. Но Нефедов уже и думать забыл о брошенных сдуру словах. Перед глазами у него как наяву встал кровавый, совсем вроде бы недавний сентябрь сорок первого на побережье у самой Балтики.

…– Где они? Куда пошли? – надрываясь, хрипел седоусый капитан с простреленной грудью, дергаясь на кровавых тряпках, брошенных на землю вместо носилок. – Куда пошли?

Он повторял это упорно и без остановки, никак не реагируя на врачей, умело пластавших на нем задубевшую от грязи шинель.