– Не знаю. – Алексей уже оторвался от созерцания стен.

– Что ты не знаешь, что? – опять начала набирать истерические обороты Любовь. Грудь под синим купальником вздымалась, как океанские волны в шторм. – Выключил или нет?

– Вроде выключал, – сказал Леха.

– Я не могу больше, – обхватила лицо руками ночная любовница моряка. Опять послышались всхлипы. Вдруг она опустила руки и расширившимися глазами посмотрела на секретаршу Михаила: – Там двое местных! Таня, ты же понимаешь по-испански! Надо подслушать!..

– Кто где был ночью?! Каждый рассказывает, где был ночью! – не унимался Михаил, в такт словам с силой хлопая ладонью по бетонной стене.

– Может, перестанете орать? Хотя бы в виде разнообразия. Люба права. Я здесь одна, кто может заниматься делом. Нужным, общественно-полезным. И все мне мешают. – Покинув свой пост у двери, Татьяна приблизилась к сбившимся в группу соотечественникам.

– Ты о чем это, лапа? – обратился к ней не кто-нибудь, а Михаил. По праву личного обладания.

– О том, лапусенок, что кто, кроме меня, владеет испанским? Никто? Тогда я вот что вам скажу. Нас сторожат два башибузука. Сидят на крыльце с той стороны, прислонившись к двери. Над дверью короткий козырек – говорю для тех, кто не разглядел, – и им, негодяям, не хочется на солнце.

– Думаешь, они нас подслушают? – хохотнул Миша и, улыбаясь, оглядел присутствующих.

– Милый, – проворковала Таня, – я думаю совсем о другом. О том, что я их могу подслушать. И я пыталась слушать, но из-за ваших воплей толком ничего не разобрать.

– Да зачем они нам?

– Барышня абсолютно права, – вмешался Борисыч. Он сдвинул кепочку на затылок и почесал залысину. – В нашем положении любая крупица информации лишней не окажется.

– Тогда валяй! – распорядился Миша. – Иди подслушивай!

– Спасибо, дорогой. Только вы уж потише, вполголоса как-нибудь.

Слегка пританцовывающей походкой самая молодая из заключенных направилась к двери.

– Леха, – осторожным голосом обратился к спутнику Михаил, – вырубил ты мотор или нет?

Алексей сморщился, как от лимона:

– Тебе не надоело? Завел шарманку – “кто да кто”, “вырубил – не вырубил”. Теперь-то чего. Приплыли. Вчера ужрались все. А ты панамца напоил.

– Слушай! – Вовик вдруг как ужаленный кинулся со своего сидячего места к Михаилу. – Ты ж не глядел в своем пакете! – Он поднял с бетонного пола и поднес к носу нового русского пластиковую сумку. – Может, там курево! Нехай рассыпанный табак. Замастрячим косячину…

Накопившийся грозовой разряд нашел громоотвод. Бывший благодетель вцепился в тощие плечи Вовика, протащив через камеру, вжал в стену. Плейбоевская майка угрожающе затрещала на Мишкиных плечах. Стиснув Вовику толстыми пальцами челюсть, Михаил испустил свой самый пронзительный за сегодняшнее утро крик:

– Прибью, пидарюга! Укатал ты меня, понял?! Козляра дешевый!

Борисыч проворно кинулся к сцепке, повис на плечах нового русского, попытался оттащить. Кепка слетела с его головы и упорхнула в угол, обнаружив под собой жиденькие растрепанные волосы мышиного цвета. Любка не то чтобы громко, но заверещала, Алексей отвернулся и сплюнул. Вовик, не противясь насилию, таращился на взбесившегося земляка и сипло дышал.

– Из-за таких, как ты! – не унимался Михаил, безуспешно отталкивая от себя цепкого Борисыча. Отчаявшись оттащить, старик втиснулся меж конфликтующими, встал живой перегородкой. – Макака! Говнюк! Урою! – сотрясало камеру.

– Хватит, хватит, – заклинал Борисыч, сдерживая напор.

Отодвинулась, скрипнув, заслонка дверного “глазка”, и в дырке показался человеческий глаз. Зрачок пометался туда-сюда, потом дырку заполнили губы и что-то прогавкали – отрывистое и нерусское, обнажая желтые зубы.