На крыльце лицом вниз в луже крови лежал мертвый Данила, на спине которого зияла рана. Чуть поодаль от него трое мертвых степняков из пеших отрядов со стрелами в груди. Дверь в терем была распахнута. Оттуда доносились звуки борьбы и крик Аксиньи. Спрыгнув с коня, Наум в ярости ворвался в терем и увидел страшную картину. Две его любимых дочери, которым не исполнилось еще десяти годков, лежали на мокрых от крови досках, рассеченные почти пополам. Они даже не успели одеться и умерли в исподнем. А трое ордынских пехотинцев, отбросив оружие, насиловали его жену в углу на полатях. Лестница наверх терема мешала ему видеть лицо жены. Со своего места сотник разглядел только разорванный сарафан и разметанные волосы Аксиньи, которая истошно кричала и царапалась, но это только забавляло насильников. Двое держали ее, а третий, сбросив штаны, ритмично двигал задницей и хохотал от удовольствия.

Ордынцы были так увлечены, что не заметили ворвавшегося сотника. А когда заметили, было поздно. Наум зарычал и бросился вперед. Тому, кто первым покусился на честь его жены, он вогнал меч в спину, проткнув насквозь. А потом сдернул его полумертвое тело с жены и, развернув, полоснул лезвием промеж ног, отсекая поганый орган. На усатом лице насильника застыло удивление, быстро сменившееся дикой болью и ненавистью. Он умер, успев сообразить, за что и кем наказан. Двое оставшихся отскочили в стороны, но не успели дотянуться до оружия. Того, что был справа, сотник ослепил ударом в лицо, выколов глаза. Сломав переносицу, клинок пробил череп насквозь. Не дожидаясь, пока упадет тело, Наум рубанул по затылку третьего степняка, который в этот момент развернулся, чтобы схватить стоявший чуть поодаль клинок. Но не успел. С раскроенным черепом рухнул под ноги Аксиньи.

Покончив с ордынцами и отбросив свой меч, Наум упал перед ней на колени.

– Аксиньюшка, – проговорил он, протянув руки к растерзанной женщине, которая, забившись в угол, смотрела на него безумными глазами, – прости. Не уберег.

– На… ум, – прохрипела она, наконец, подняв глаза куда-то вверх.

И в этот момент он услышал за собой едва различимый шорох. Скрипнула ступенька на лестнице. Сотник дернулся к мечу, но ордынский клинок уже вошел ему в спину, прошив кольчугу насквозь. Наум застонал от резанувшей все тело боли, развернулся, чтобы дать ответ, но получил второй удар острием в грудь и упал спиной на полати, уткнувшись затылком в ноги своей жены.

– Где же Ингварь с подмогой, – еле слышно прохрипел, харкая кровью, Наум, – поспеют ли?

И отдал богу душу.

Это было последнее, что услышала Аксинья, прежде чем на ее голову обрушилась ордынская сабля.

Прищурив правый глаз, в который светило медленно опускавшееся солнце, Кондрат Зарубин поправил усы и скользнул взглядом по изломанной линии гор, кое-где расцвеченной пожухлой зеленкой. Затем спустился еще ниже, по выстроенным рядком БМП-2[3], и, наконец, перевел взгляд на своих подчиненных. Перед ним стояло сегодня целых тридцать два человека – сводный отряд, сформированный из третьей и четвертой разведгрупп первой роты. Буквально час назад Кондрату неожиданно поручили возглавить этот отряд для выполнения особо важного и, как всегда, срочного задания командования.

Большинство бойцов отряда служили давно и были опытными воинами, которым полагалось знать все правила и уставы, но их форма одежды даже отдаленно не напоминала единообразие. Появись здесь хоть одна птица высокого полета из Кабула, не сносить бы офицерам головы. Там, наверху, очень любят, чтобы форма одежды была в порядке. «Хорошо еще, что это самое командование их сейчас не видит», – промелькнуло в мозгу Зарубина.