– Бред какой-то, – вполголоса проговорил Кондрат и поймал на себе удивленный взгляд знахарки. Та, закончив мазать распухшие раны, сорвала с Кондрата остатки размокшей повязки и достала из котомки какие-то новые тряпки.

– Помогите, – кивнула она видневшимся из-за спины мужикам, – чего стоите, как истуканы.

Оба бородатых мужика приблизились к лежанке и, осторожно подхватив раненого Кондратия за плечи, приподняли его. Кондрат застонал, но тут же сжал зубы.

– Потерпи, хозяин, – пробормотал один из мужиков, словно уговаривая, – скоро полегчает.

Кондрат отвернулся в сторону и еще сильнее скрипнул зубами. Как-то стыдно ему было показывать свои страдания перед незнакомыми людьми, а особенно перед этой странной женщиной, что пользовала его раны. Не таков был офицер советской армии и просто крепкий мужик Кондратий Львович Зарубин, без пяти минут капитан.

Между тем знахарка быстрыми и ловкими движениями обмотала грудь и плечо раненого ветошью, сотворив новую повязку. Закончив, она сделала знак мужикам, и те опустили Кондратия обратно на лежанку. А знахарка, вынув из котомки бурдюк с каким-то пойлом, поднесла его горлышко ко рту раненого.

– Пей, – сказала она спокойно и властно, как человек, которому не нужно повышать голос, чтобы его слушались.

Кондрат молча отхлебнул из кожаного мешка, втянув в себя какой-то кисло-сладкий настой. На мгновение ему показалось, что этот напиток гораздо вкуснее прежнего, а затем на него вдруг начал накатываться холод и сон. Медленно и неотвратимо, отключая конечности одну за другой, словно замораживая. Жуткие это были ощущения.

«Чем она меня опоила, – подумал в ужасе Кондрат, но сказать уже ничего не смог, язык словно отнялся, только дико вращал глазами, – что за чертов медсанбат здесь творится!»

Затем он увидел, как женщина подошла к нему, наклонилась и начала что-то бормотать, разбрызгивая не него и вокруг какую-то жидкость из другого сосуда. Зеленые глаза ведуньи смотрели на него как-то отстраненно, куда-то сквозь Кондратия, словно его и вовсе не существовало.

…Стану я благословлясь, пойду к синему морю, на синем море бел-горюч камень Алатырь…

Слух начал отказывать Кондрату, глаза сами собой закрывались, как он ни старался оставаться в сознании.

…отскочите, отпрыгните, отпряньте от Евпатия родимые огневицы, горячки и лихорадки…

– Вот так-то лучше, Евпатий Львович, – весело подмигнул ему один из мужиков, вдруг нависая над лежанкой, – на поправку скоро пойдешь.

«Какой еще Евпатий, – пронеслось в слабеющем мозгу, – с кем они меня перепутали?» Это было последнее, что он услышал, вновь провалившись в небытие.

Когда он открыл глаза в следующий раз, в комнате уже царил полумрак. В углу, на небольшом столике, тускло коптила свеча. Рядом с ней дремал один из «знакомых» мужиков. Кондрат резко откинул покрывало и сел на лежанке. Голова закружилась, но вскоре это прошло. Ему было явно лучше.

– Эй, – позвал Кондрат, решив, что давно пора прояснить ситуацию, – сколько я проспал?

– Да почитай седмицу, – вскочил со своего места дремавший мужик, протирая рукавом глаза и делая вид, что он все время бодрствовал, – с того дня, как Феврония нас посетила да раны твои обработала. Целых семь дней ты, Евпатий Львович, глаз не размыкал. Все спал мертвым сном. А вот теперь, видать, время вышло и проснулся. А до того почитай еще целый месяц в беспамятстве был.

Кондрат обвел осоловевшим взглядом избу и продолжил расспросы.

– Что со мной приключилось?

– Так как же это. Али не помнишь ничего? – удивился мужик.

– Вроде дрался с кем-то, – нехотя предположил Кондратий, остановив взгляд на мерцающем пламени свечи, – потом ранили меня… крепко. Чуть не умер…