– Вивьен, – сказал он властно, – я должен иметь вас. Я слышать не хочу больше никаких отказов или отговорок.

– А когда вы хотите забрать меня?

– Сейчас. Как только вы будете готовы.

Она спокойно стала перед ним и посмотрела ему в глаза.

– Неужели вы хоть одну минуту думаете, – сказала она, – что я войду в ваш дом, пока Элоиза находится там?

Гартли покачнулся, как от неожиданного удара. Он скрестил руки и прошелся несколько раз по ковру.

– Она должна будет уйти, – объявил он мрачно. Капли пота выступили у него на лбу. – Почему, в самом деле, я должен позволять этой женщине портить мне жизнь? У меня не было ни одного спокойного дня, с тех пор как я знаю ее. Вы правы, Вивьен. Элоиза должна быть изгнана, прежде чем я возьму вас к себе домой. Она должна уйти. Я решился. Я выставлю ее.

– Когда вы сделаете это? – спросила девушка.

Гартли стиснул зубы и нахмурил брови так, что они соединились.

– Сегодня вечером, – сказал он решительно. – Я отправлю ее сегодня вечером.

– Тогда, – сказала Вивьен, – мой ответ будет: «да». Приходите за мной, когда хотите.

Она посмотрела ему в глаза нежно и искренно. Гартли едва мог поверить, что она согласилась серьезно. Она сдалась так быстро и так безусловно.

– Дайте мне, – сказал он с чувством, – ваше честное слово.

– Честное слово, – нежно повторила Вивьен.

В дверях Гартли остановился и посмотрел на нее долгим взглядом, но это был еще взгляд человека, не смеющего верить в прочность своего счастья.

– Значит, до завтра, – сказал он, с поднятым в знак напоминания указательным пальцем.

– До завтра, – повторила она с мягкой и искренней улыбкой.

Через час сорок минут Гартли вышел из поезда в Флергерсте. Через десять минут он подошел быстрым шагом к решетке красивого двухэтажного коттеджа, расположенного на просторной ухоженной лужайке. На полдороге к дому он был встречен женщиной с черными как смоль волосами в развевающемся белом летнем платье, которая едва не задушила его без всякой видимой причины.

Когда они вошли в холл, она сказала:

– Мама здесь. Автомобиль приедет за ней через полчаса. Она приехала обедать, а обеда нет.

– Я должен кое-что сообщить тебе, – сказал Гартли. – Я хотел было сначала осторожно подготовить тебя, но раз мама здесь, мы можем покончить с этим сейчас же.

Он остановился и прошептал ей что-то на ухо.

Его жена вскрикнула. Мать ее вбежала в холл. Брюнетка вскрикнула еще раз, радостным криком любимой и избалованной женщины.

– О мама! – восторженно воскликнула она – знаете что? Вивьен будет у нас кухаркой. Та самая, которая прожила целый год у Монтгомери. А теперь, Билли, дорогой, – закончила она, – ты должен сейчас же пройти на кухню и рассчитать Элоизу. Она опять была пьяна сегодня целый день.

Лето – сезон безответственности – уже на носу. Ну что ж, увенчаем чело ядовитым плющом (чудить так чудить!) и с социологией под ручку прогуляемся по цветущим лугам.

Вполне вероятно, что земля – плоскость. Различные умники без особого успеха пытались доказать, что она – шар. Взгляните на корабль, призывали они нас, и вы убедитесь, что рано или поздно округлость земного шара скроет от вас все, кроме верхушки мачты. Ну а мы тоже не лыком шиты, мы взяли подзорную трубу, поглядели в нее и снова увидели палубу и корпус судна. Тогда умники сказали: «Вот еще, подумаешь! Все равно отклонение пересечения эклиптики с экватором доказывает шарообразность земли». Этого мы в нашу подзорную трубу узреть не могли и вынуждены были замолчать. И все же каждому дураку ясно, что, будь земля круглой, у китайцев косы торчали бы перпендикулярно вверх, а не висели бы вдоль спины, как, по свидетельству всех путешественников, они у них висят.