Вовсе она и не такая красивая, с облегчением подумала Дора. В лице у Кэтрин было нечто робкое, отрешенное, и потому никак нельзя было сказать, что она блещет красотой. Мягкая, какая-то уклончивая улыбка. Большие холодные свинцово-серые глаза не выдержали Дориного взгляда. И все же Дора подспудно чувствовала таящуюся в ней опасность.

– Хотите вареное яйцо или еще чего-нибудь? – спросила миссис Марк. – Ужин у нас обычно в шесть, а после вечерни только молоко с печеньем. – Она показала на боковой столик, где стояли кружки и поднос с печеньем, так уж распоряжался Питер Топглас.

Кольцо вокруг Доры разомкнулось. Майкл Мид разговаривал теперь с Марком Стрэффордом, нервно улыбаясь и показывая неровные зубы. Его длинные руки стремительно взмывали в прямо-таки египетских жестах.

– Хлеба с маслом не буду, – задумчиво говорил себе под нос Питер Топглас.

– Нет, не надо, спасибо, – сказала Дора, – я перекусила в поезде.

– Тогда молока?

– Нет-нет, спасибо, я ничего не буду, – ответила Дора. Она думала о бутылках с виски, они теперь, очевидно, уже в Южном Уэльсе.

В дверь ворвался Джеймс Тейпер Пейс и закричал:

– Победа! Тоби повезло!

Следом шествовал Тоби Гэш, держа в каждой руке по Дориной туфельке. Дойдя до Доры, он опустил глаза, его и без того пунцовые щеки вспыхнули еще ярче. Вручая Доре туфли в смущенном поклоне, Тоби продемонстрировал ей свою округлую макушку.

– О, Тоби, большое спасибо, – поблагодарила Дора.

В комнату вошел Пол с перекошенным от злобы лицом.

– Вы потрудились на славу, дорогие Джеймс и Тоби, – заключил отец Боб Джойс. – Так уж повелось – сильнее радуешься тому, что потерял и нашел, чем тому, что всегда имел при себе.

– А теперь, – сказал Джеймс, – коли туфли миссис Гринфилд нашлись, можно и на покой.

Пол с Дорой остались наедине.

– Этому блокноту цены нет, в нем годы моей работы, – выговаривал Доре Пол. – Надо же быть таким дураком – просить тебя его привезти.

– Я очень виновата, – оправдывалась Дора. – Он наверняка найдется. Я завтра же пойду на станцию.

– Надо было мне сразу туда позвонить, – сказал Пол, – только из-за твоих выкрутасов это совершенно выпало у меня из головы. Зачем, скажи на милость, тебе понадобилось снимать туфли?

– У меня ноги заболели, – ответила Дора. – Я же говорила.

Они стояли и смотрели друг на друга при слепящем электрическом свете. Комната Пола была на втором этаже, обоими окнами она глядела на монастырь. В свое время она служила парадной спальней, от той поры осталась зеленая обшивка и огромное зеркало в стене. Обстановка была скудная: две железные кровати, два непарных стула, большой чертежный стол, который Пол завалил книгами и бумагами, да миленький столик красного дерева, эдакий остаток былой роскоши. В углу стоял открытый полуразобранный чемодан Пола. На голом полу лежали два дешевеньких новеньких коврика. Слова в комнате отзывались гулким эхом.

Пол стоял подбоченясь и сверлил Дору взглядом. Он мог стоять так, насупившись, часами. Дору это всегда выводило из себя. Но в то же самое время она понимала: таково проявление его любви, неистощимой, безжалостной любви, которая держала ее в плену. Она и возмущалась этой любовью, и была ей бесконечно благодарна. Дора пересилила себя, подняла на Пола глаза и поняла, что по-прежнему преклоняется перед цельностью его натуры, отданной работе и любви, перед его уверенностью в жизни. И в сравнении с ним почувствовала себя ничтожной, ненастоящей, будто она была лишь порожденной им мыслью.

Чтобы вывести Пола из оцепенения, она подошла к нему и нежно тряхнула за плечи.