Прежде чем я успел вспомнить, где и при каких обстоятельствах видел Купера, Хемингуэй потянул меня к молодой женщине.

– И, наконец, главная драгоценность в нашей сегодняшней компании, Лукас. Ингрид, это Джозеф Лукас. Джо, это миссис Петтер Линдстром.

– Миссис Линдстром, – сказал я, пожимая ее крупную, но изящную ладонь. – Очень рад познакомиться с вами.

– А я – с вами.

У нее было красивое лицо с крупными чертами, характерными для женщин Скандинавии, но все в ней, от темно-коричневых волос и густых бровей до пухлых губ и прямого взгляда, излучало куда больше тепла и чувственности, нежели у большинства северянок, с которыми я встречался до сих пор.

– Вероятно, вы знаете ее под именем Ингрид Бергман, господин Лукас, – пояснила Геллхорн. – Вы могли видеть ее в „Гневе на небесах“, в „Докторе Джекилле и мистере Хайде“.

Вскоре ей предстоит сыграть в… как он называется, Ингрид?

„Танжер“?

– „Касабланка“, – ответила миссис Линдстром, издав мелодичный смешок.

Лишь через секунду-другую я понял, что речь идет о названиях фильмов, ни один из которых я не видел, и наконец сообразил, почему Купер и Ингрид кажутся мне такими знакомыми. Я редко ходил в кино, разве только чтобы отвлечься от навязчивых мыслей и выбросить фильм из головы сразу по выходе из зала. Но мне нравился „Сержант Йорк“. Я ни разу не видел Ингрид на экране, однако мельком встречал ее фотографии на обложках журналов.

– Быть может, теперь, когда мы все познакомились друг с другом, – заговорил Хемингуэй, кивая, словно метрдотель, – мы на время забудем о любезных манерах и сядем за стол, пока сюда не явился Рамон со своим кубинским мачете?

Мы гуськом направились в столовую.

– Ты забываешь о любезных манерах, – прошипела Марта Хемингуэю, беря под руку доктора Герреру Сотолонго и входя в длинную комнату следом за Купером и Бергман. Хемингуэй посмотрел на меня, пожал плечами, подал руку Ибарлусии, который толкнул его в спину, и кивком велел Уинстону Гесту и мне первыми войти в столовую.

Уже подали главное блюдо – ростбиф в великолепном соусе с гарниром из свежих овощей – и мы ждали возвращения Хемингуэя с книгой, когда меня окликнула Бергман, сидевшая напротив:

– Вы читали его последний роман, господин Лукас?

– Нет, – ответил я. – А какой именно?

– „По ком звонит колокол“, – сказала Геллхорн. На протяжении всей трапезы, чрезмерно чопорной и формальной – вдоль стен выстроились слуги в белых перчатках, – она вела себя как гостеприимная умелая хозяйка, но не могла скрыть неудовольствия в голосе, когда заговаривала со мной. Судя по всему, она считала, что каждый из присутствующих обязан до мелочей знать деяния и произведения Хемингуэя. – Этот роман был бестселлером в прошлом и позапрошлом году и непременно получил бы Пулитцеровскую премию, если бы этот ублюдок Николае Мюррей Батлер – прошу прощения за сквернословие – не наложил вето на единодушное решение комиссии. Клуб „Книга месяца“ издал двести тысяч экземпляров, а „Скрайбнерс“ – еще вдвое больше.

– Это много? – спросил я.

Словно желая предупредить язвительный ответ Марты, Бергман сказала:

– О, это восхитительная книга, господин Лукас. Я прочла ее несколько раз. Я без ума от героини по имени Мария – она такая чистая и вместе с тем такая упорная. И так умеет любить. Мой друг Дэвид Селжник считает, что эта роль словно создана для меня – видите ли, брат Дэвида, Майрон – кинематографический агент Папы…

– Он продал сюжет „Парамаунту“ за сто пятьдесят тысяч долларов, – добавил Купер, поднося к губам скромный кусочек ростбифа. Он ел, повернув вилку по-европейски. – Потрясающе. Извини, Ингрид. Я тебя перебил.