– У вас два брата и сестра, – сказал Гувер.

– Да, сэр.

Он оторвал взгляд от личного дела и посмотрел на меня:

– Для мексиканских католиков семья маловата.

– Мой отец родился в Мексике, а мать была ирландка, – объяснил я. Вполне могло быть и так, что Бюро лишь недавно выяснило национальность моего отца.

– Мексиканец и ирландка, – произнес Гувер. – Просто чудо, что в семье лишь четыре ребенка.

«Чудо, которое называется „эпидемия гриппа и воспаление легких“, – подумал я, но ничем не выдал своих мыслей.

Гувер опять смотрел в папку.

– Вас называли дома „Хосе“, специальный агент Лукас?

Отец называл меня так. Он получил американское гражданство лишь за год до смерти.

– В моем свидетельстве о рождении указано имя „Джозеф“, господин Гувер.

Если меня вызвали в Вашингтон по этой причине, я был во всеоружии. Нельзя сказать, что в Бюро царила дискриминация. В 1942 году у нас служили 5702 чернокожих специальных агента – менее недели назад я видел эти цифры в отчете местного отделения ФБР в Мехико-Сити. 5690 из них поступили к нам в последние полгода, и все они работали водителями, уборщиками, поварами и письмоводителями, которых Гувер не хотел отпускать на военную службу. Он прилагал все силы, чтобы его специальные агенты были избавлены от призыва, однако после Пирл-Харбора дал понять, что любой сотрудник, пожелавший отправиться в армию, может сделать это, но обратная дорога в Бюро будет для него закрыта.

Я знал, что до Пирл-Харбора в ФБР было по меньшей мере пятеро нефов – три шофера Гувера, а также Джон Амос и Сэм Нуазетт. Амос был в преклонных годах. Он являлся слугой, телохранителем и другом Теодора Рузвельта – Рузвельт буквально умер на его руках, – и, когда в 1924 году Гувер возглавил Федеральное бюро расследований, Амос уже получал там жалованье. Однажды я видел старика на стрельбище – ему поручили чистить оружие.

Сэм Нуазетт являл собой более свежий пример того, что и негр способен добиться успеха в наших рядах; он был специальным агентом, состоявшим в личном штате Гувера – я удивился, не встретив его у входа в кабинет директора, – и зачастую служил для нас напоминанием о великодушной политике Бюро по отношению к чернокожим. Когда мне показали статью в журнале „Эбони“, которая трубила о тесном сотрудничестве специального агента Нуазетта и господина Гувера, я невольно улыбнулся, прочтя фразу „отношения между этими людьми весьма точно отражают атмосферу расовых отношений, царящую в Бюро“. Автор статьи был весьма недалек от истины, хотя и не в том смысле, который вкладывал в свои слова. Нуазетт – „мистер Сэм“, как его называл Гувер и все остальные – был личным помощником директора и его мажордомом, которому вменялось в обязанности подать Гуверу сухое полотенце, когда тот выходит из своей персональной ванной, помочь надеть пальто и – самое главное – подшивать досье, к которым Гувер питал ненависть, сравнимую только с его страхом и ненавистью к коммунистам.

„Вас называли дома „Хосе“?“ Гувер намекнул мне, что знает… вернее, Бюро знает о том, что, когда я родился, мой отец не имел американского гражданства, и с формальной точки зрения я был отродьем латиноса, „мокрой спины“.

Я молча ждал, глядя на коротышку, похожего на мопса.

– В детстве вы немало путешествовали, специальный агент Лукас. Техас, затем Калифорния, Флорида. Потом вернулись в Техас, чтобы учиться в колледже…

– Так точно, сэр.

Гувер все еще смотрел в бумаги.

– Ваш отец умер во Франции. Из-за ранений, полученных на войне?

– От гриппа, – ответил я.

– Но он тогда служил в армии?