– Может, матушка за тебя заступится? – утешала Сияну Медвянка

– Пробовала матушка, да он не слушает! Бискуп, говорит, огневается, князю расскажет, что, мол, тысяцкий в Белгороде Христа не почитает, а дочерей своих на бесовские пляски пускает. Я сама слышала, как они в гриднице говорили. И без того бискуп зол, что у нас ведун в детинце живет, а тут еще я… А скоро же князя ждут, отец и боится… Да с чего он взялся, Христос этот, что ему в наших весельях? Он – сам собой, а как же без Лели? Может, он и весне не велит быть?

Сияна плакала, уткнувшись в платок, не в силах ничего договорить до конца, но ее обида на отца, на епископа и на Христа были ясны и без слов. Все трое непонятно почему лишили ее веселья Ладиных и Лелиных игрищ, Сияна была разобижена и несчастна.

– Может, на Ярилин день он тебя пустит, – говорила нянька. Отняв у девушки мокрый платок, она дала ей новый и поглаживала свою питомицу по вздрагивающим плечам. – Тогда ведь князь уже в походе будет, он и не проведает ничего. А там и Купала скоро!

– Ах, да не плачь ты! – сказала Медвянка. Слова Проворихи о князе напомнили ей о том, о чем она сама думала так часто. – И правда, хватит тебе и после хороводов! Зато скоро у вас тут князь будет, и кмети его, и бояре, и княжичи! Вот бы мне на них хоть глазком поглядеть! А ты-то с ними всякий день за столом сидеть будешь! Не плачь, а то так и будешь зареванная, некрасивая. А будешь хороша, да приглянешься какому-нибудь из княжичей, он к тебе посватается – княгинею будешь!

Медвянка воодушевленно вздохнула, мгновенно представив всю череду этих замечательных событий, только на месте Сияны она видела себя. Но, по воле Матери Макоши, Пряхи Судьбы, каждой свое – Медвянку едва ли позовут в княжескую гридницу.

Сияна перестала плакать и теперь только водила платком по щекам и по покрасневшему носу. Она уже смирилась со своим несчастьем, но слова подруги ее мало утешили. Вот она-то вовсе не думала о кметях и княжичах и с радостью променяла бы их всех на свободное веселье в хороводе, без няньки и напоминаний о боярской чести. Но помочь горю было нечем – тысяцкий хотел жить в мире с епископом, даже если это угрожало миру в его собственной семье.

И в рощу за крепостной стеной, позади окружавших Белгород оврагов, Медвянка отправилась одна. Впрочем, это ее не слишком огорчило – чужие слезы скатывались с ее сердца, как роса с листа. Трисветлое Солнце прежним блеском встретило ее на дворе, и Медвянка забыла огорчение Сияны. Жалко, конечно, подругу, но нельзя с грустью в сердце идти величать Богиню-Весну – огневается! И Медвянка снова пела, призывая благодетельную силу Дочери:

Перед воротами детинца, где выходил к ним кожевенный конец, стояли, дожидаясь Медвянку, еще две подружки, дочери тульника Укрома. Девушки были похожи друг на друга, но каждая была хороша по-своему, у обеих подолы рубах вышиты в девять рядов, в русых косах ленты, рукава стянуты у запястий плетеной тесьмой, по пять разноцветных стеклянных бусин блестело на шее у каждой – немалое богатство для Окольного города! В ожидании им не давали скучать три парня – два кметя и один свой, из кузнецов. Обе Укромовны весело смеялись, слушая их – ни одна не будет обижена вниманием. А парни помнили, что один из них лишний, и каждый был уверен, что уж точно не он! Завидев Медвянку с увязавшейся за сестрой неугомонной Зайкой, девушки тут же вспомнили, что время болтать с парнями придет только вечером, и в притворном негодовании замахали на них руками – не держите, не до вас, мы идем Богиню-Дочь славить! Укромовны устремились следом за Медвянкой, парни провожали их глазами, приглаживая волосы и оправляя пояса. Вечером и поглядим, кто будет лишним