Когда несколько лет спустя в Белгороде появился епископ Никита, он сперва потребовал изгнания волхва. Но белгородцы дружно вступились за Обережу. Они помнили, что первым открыл воду в детинце именно он, и от хранителя священного колодца зависело в их глазах благополучие всего города. Тысяцкий Вышеня и сам так думал, а князь Владимир, к которому епископ воззвал о помощи, велел оставить волхва в покое: тот хорошо лечил белгородскую дружину и воодушевлял жителей города-щита на упорную борьбу со степняками. Тех служителей древних богов, кто не противился его делам, Владимир-Солнышко не считал своими врагами. И Обережа остался жить в детинце возле колодца, в нескольких десятках шагов от нового двора епископа Никиты. Епископ быстро выстроил деревянную церковь в честь святых апостолов, и Белгород процветал, охраняемый крестом и священным колодцем

На третий день после того, как в овраге открыли печенегову могилу, с десяток жителей Окольного города пришли рано поутру на двор к Обереже. Привел их Шумила – кузнец меньше всех прочих был склонен признавать нового Бога. Тысяцкий терпел его только за то, что в вечно беспокойной степи умелый оружейник был важнее, чем иной усердный христианин, каких, по правде сказать, водилось немного, и то больше среди купцов и бояр.

– Помоги, старче! – кланяясь низко, как не кланялся и тысяцкому, принялся от всех просить Шумила. – Детей наших мучат всяку ночь Намной и Полуночница, бабы не спят от страху, от печенежского упыря! Помоги беду прогнать!

– Слышал я про беду вашу, – Обережа кивнул. – Печенега, говорите, в овраге нашли схороненного?

– Нашли, нашли печенега! – на разные голоса подтвердили белгородцы. – С конем, и с оружием!

– С конем, говорите? Стало быть, погребен со всей честью?

– Погребен-то погребен, а мы его потревожили! Болгарин-то свое над ним помолил, да вишь – бродит по ночам нечистый дух, нет покою! Как бы он теперь не наделал бед!

– Не наделает, – успокаивающе сказал Обережа и поднялся, взял свой высокий посох с медвежьей головой, прислоненный к стене дома. – Подите скажите по улицам, чтоб собрали какого ни есть угощенья и несли к яругу. Я и сам сей же час иду.

Скоро встревоженные женщины потянулись с улиц детинца и Окольного города за ворота к оврагу. Каждая несла с собой лепешку, или каши в плошке, или молока в горшочке, или репу. Не жаль было отдать даже весь свой небогатый обед, лишь бы откупиться от грозящего зла.

Приметив эти приготовления, сам епископ Никита явился в гридницу к тысяцкому.

– Погляди, воеводо, на город твой! – воззвал он к Вышене. – Старый обояльник, что твоим попущением в детинце живет, бесовское волхованье затеял! Отвращает он народ от правой веры! А ты глядишь только, как он весь город за собою в бездну влечет!

– Не страшай меня, отче! – с неудовольствием отозвался тысяцкий. Ему было неприятно ссориться с епископом.

– Ведун-то вас не обидел – дорогу дал, вперед пустил! – смело вступила в беседу боярыня Зорислава. Она не одобряла привода на Русь чужого бога и не скрывала этого. – Вы над костями теми свою службу отслужили, а мертвеца не уняли – весь посад теперь дрожмя дрожит!

– Тьма бесовская в их душах дрожит! – одарив боярыню злобным взглядом, епископ снова обратился к тысяцкому. – А крест Господен тому злому духу путь затворил!

– Бабам посадским поди расскажи! – снова ответила ему боярыня Зорислава. Тысяцкий молчал, предоставив жене спорить с епископом. – Мы уж им говорили, да они не поверили! А люди работать не могут со страху. Что же, анделы твои придут на вал землю возить!