– На ближайшие десять лет будущее литературы за янг-эдалтом, – уверенно сказала девушка с синими волосами. – Я как бы необъективна, и вообще – с десяти лет крепко подсела на мангу…

Вокруг понимающе засмеялись.

– Я фанатка… – Она что-то нежно промяукала, Бабкин не понял ни слова. Что это? Китайский? Корейский?

Илюшин подался вперед.

– А как насчет… – И тоже что-то промяукал в ответ.

– Ой, я только «Разрушителей времени» читала. Это немножко не мое.

Все переключились на фэнтези, затем на сетевую литературу, и посыпались фамилии, ни одной из которых Бабкин никогда не слышал.

– А что насчет детективов? – неожиданно спросил он.

Несколько секунд всеобщего молчания. Молодняк начал переглядываться. Он как будто произнес что-то неприличное.

– А ведь действительно, мы давно не вспоминали этот жанр, – оживленно заметила Яровая. – Незаслуженно, получается, обидели. Скажем, Арчи Гудвин и Ниро Вульф – старая добрая серия, ваши родители наверняка ею зачитывались! Я их очень любила.

– Ну, детективы – очень узкая ниша, специфическая, – сказал, надменно взглянув на Бабкина, мужичок в пиджаке. – Не удивлюсь, если лет через десять уйдет в альтернативку. Для души – почему бы и нет. Но если мы говорим о монетизации… – Он сделал выразительную паузу. – Крайне спорное решение. Крайне. Контент должен приносить прибыль. Думаю, все с этим согласны.

«Слышь, ты, обмылок себорейный, – сказал про себя Бабкин, неожиданно разозлившись. – Ты бы сначала зубы вставил, а потом рассуждал о контентах».

Он вновь ощутил себя динозавром, реликтом в мире наступившей кайнозойской эры, где бегали, летали и ныряли удивительные существа, не похожие на него и не понимающие его разговоров. Дежавю: Сергей как будто вновь спрашивал в «Маргалите», найдутся ли у них фотографии кота, и ловил насмешливый взгляд Макара.

Вот Илюшин – тот чувствовал себя в этом мире превосходно. Летал, бегал и нырял, не отличаясь от окружающих.

Мысли Сергея перескочили на дочь. «В школу поведу – будут спрашивать, папа или дедушка».

Он заметил, что девицу по безмолвному соглашению вычеркнули из общего разговора. Все собрались полукругом перед Яровой, которая незаметно дирижировала обсуждением. Красавица сидела с краю. В беседе с сыщиками она изъяснялась междометиями и взмахами ресниц, причем Бабкин даже не смог бы с уверенностью сказать, что было осмысленнее.

Вблизи девица зачаровывала. Казалось, гусеница или жужелица приняла человеческое обличье. Может быть, стрекоза. Безупречные в своем мире по своим насекомым меркам, они в новую ипостась переносили некоторые признаки старой. Ресницы эти, например… Бабкин то и дело на них отвлекался. Ресницы были густые и мохнатые, как усики у ночных бабочек, да что там – как вся ночная бабочка, будто ее неким образом трансформировали в женские ресницы без потери объема и качества ворса.

Самое поразительное, что девица назвалась не Стефанией или Евой-Марией, а Катей Парфеновой. Говорила она ровно так, как Бабкин и ожидал: немного гнусаво, растягивая гласные, при этом почти без артикуляции. Не для того выросли эти губы, чтобы ими еще и шевелили.

И фигура у Кати, конечно, была сногсшибательная. Бабкин даже не представлял, что вживую встречаются люди таких форм. Чтобы было очень много груди с попой и очень мало остальной женщины – такое он видел впервые. Судя по взглядам, которые бросала на Катю мужская часть группы, их этот феномен тоже интересовал – разумеется, исключительно с антропологической точки зрения.

– Катя, а ты что скажешь? – обратилась к девушке Яровая. – К какому жанру ты тяготеешь?