Жестами посетительница показала, что подождёт, и скромно расположилась в кресле, глядя в окно. В ярком свете лампы её гладкие волосы походили на шапочку из блестящего тёмного шёлка.

Мисс Эппл, нахмурившись, слушала собеседницу, а когда та закончила, устало смежила веки.

– Нет-нет, мисс Вулич, дорогуша, – ненавистное слово всё-таки вырвалось на свободу, и она едва не чертыхнулась, – не Олд-Касл-стрит, а Олд-Монтегю-стрит! Да, Олд-Монтегю-стрит, 19! Нет, никак до завтра не ждёт, мисс Вулич, дорогу… Нужно именно сегодня! Да, я буду ждать! Да, спасибо вам огром…

Связь прервалась, и мисс Эппл, будучи по натуре вспыльчивой особой, что обычно тщательно скрывала от окружающих, не выдержала:

– Ну до чего глупая женщина!.. Неужели так сложно записать адрес? Там идти-то пять минут, не больше! – и она в сердцах постучала карандашом по стеклу наручных часиков. – Что вы хотели, мисс Лавендер? – переключилась она на посетительницу. – Вы опять куда-то собрались? Что на этот раз? – тон её был весьма прохладен.

Девушка вздрогнула и резко обернулась. Веки её слегка припухли, но приличный слой пудры скрывал красноту, отчего тёмные глаза казались ещё выразительнее. Пудра покрывала всё лицо – очень красивое, тонкой лепки, с изящной узкой переносицей и широким разлётом тёмных густых бровей, – и всё же не могла скрыть синеватое пятнышко чуть ниже правой мочки уха.

– Мисс Эппл, мне срочно нужно уехать. Моя тётя заболела, и ей становится хуже. Разрешите мне отлучиться до завтра, прошу вас, – наставница старших девочек держалась с достоинством, но сквозь спокойствие прорывались умоляющие нотки.

– Тётя? В прошлый раз тоже была тётя. Кажется, она сломала ногу. Это та же тётя? Или другая? Сколько их у вас, мисс Лавендер?

– Две с материнской стороны и ещё сестра отца. Я понимаю, мисс Эппл, что злоупотребляю вашей добротой, но мне совершенно необходимо уехать! Я вернусь завтра, к ланчу, и проведу занятия, как обычно.

– И в январе тоже была тётя, только с приступом желудочного гриппа, – мисс Эппл тщательно расчерчивала последний лист для таблицы, голос её был тих и задумчив. – А в прошлом году все тёти по очереди переболели ангиной… – она отложила линейку и карандаш, сняла очки и помассировала веки. – Завтра у нас важное собрание, мисс Лавендер, а ещё мы провожаем Мэттью Перкинса в Элмфилд. Надеюсь, вы об этом помните? Я, конечно, не могу запретить вам навещать родных, но Сент-Леонардс нуждается в сотрудниках, которые верны чувству долга. Как вы думаете, почему в нашем уставе номером седьмым идёт запрет к приёму на службу женщин, состоящих в браке, а восьмым – непременное требование постоянного проживания в стенах приюта? – директриса надела очки и внимательно посмотрела на собеседницу.

Эвелин Хелен Лавендер, дочь разорившегося баронета из глубинки, о чём она предпочитала умалчивать, пожала плечами, но дерзости в этом жесте не было, скорее растерянность. Она не понимала, к чему клонит директриса, да и мысли её в эту минуту были далеки от приютского устава.

– Потому, мисс Лавендер, что воспитанники ежечасно и ежеминутно нуждаются в нашей любви и заботе. И днём и ночью. А для визитов к родственникам каждому сотруднику предоставляется ежегодный отпуск и два выходных в месяц. Разве этого недостаточно? Все, кто служит в Сент-Леонардсе, живут и трудятся для того, чтобы наши воспитанники получили всё душевное тепло, на которое мы способны. Мы тут как служители ордена, давшие обеты безбрачия и нестяжательства. Это не просто работа, мисс Лавендер, это служение. Вы понимаете это?