Но пакет осмотрела, конечно. Стандартный конверт, старого образца, советских времен: не длинный, как на Западе (и как стали к началу двадцать первого века использовать у нас), а почти квадратный. Адреса нет, марки тоже. Заклеен.

«Бред какой-то, – подумалось, помнится, ей. – Двадцать первое столетие на дворе. Какие могут быть бумажные письма?! Все электронные посылают! Или эсэмэски».

Любопытство стало сжигать изнутри – но распечатывать конверт в присутствии Верки Кононова не торопилась. Когда покончили с горячим (и со вторым коктейлем), сказала: «Извини, Верунчик, с желудком непорядок, я в туалет…»

Только в тесной и неудобной кабинке раскрыла депешу. Получилось неаккуратно, клоками, но что поделаешь.

В конверте оказался сложенный вчетверо листок. А на нем – как в детективном, блин, старом фильме – наклеены слова и буквы, вырезанные из газеты! Но содержание такое, что Варю бросило одновременно в жар и в холод.

«Я знаю, почему ОНИ погибли. Приходи завтра в 23.00 в церковь в Вешняках».

Слово «ОНИ» вырезано из заголовка, поэтому раза в три больше остального текста.

Совершенно понятно, что оно здесь – главное. Они погибли.

Кто подразумевается под словом «они»? О чьей смерти она думала тогда, несмотря на то что минуло почти десять лет? Разумеется, это означало – мамочка с папочкой, которые разбились в конце лета 1993 года на машине и с гибелью которых Варя до сих пор не могла примириться. Все время думала: хотя дело давно закрыто, все совсем не так просто с их смертью.

Может, письмо чья-то злая и глупая шутка? Но кому понадобилось столь пошло, мерзко, оскорбительно шутить? Или это странное совпадение, ошибка? Письмо предназначалось не ей, а какому-нибудь бандитскому авторитету? Попало к ней случайно?

Варя вышла из туалета в растерянной задумчивости. Или задумчивой растерянности. Но и тогда при всякой непонятке (как выражались в те времена) она предпочитала не рефлексировать (как изъяснялась ее интеллигентная бабушка) или сопли жевать (как говорили гораздо менее воспитанные сокурсники).

Действие в ее характере традиционно опережало размышление. (За что впоследствии Петренко неоднократно Кононову корил-порицал.)

Вот и сейчас она не планировала и не загадывала, что будет делать. Но тут как раз из кухни выбежал давешний официант. Попытался проскользнуть бочком мимо нее.

В закутке у туалета их из зала видно не было, и Варя, неожиданно для себя, тормознула подавальщика.

– А ну, стой!

Тот покорно повиновался. Они оказались лицом к лицу – притом Варя, сто семьдесят восемь сантиметров плюс каблуки, смотрела на худенького парнишку-официанта если не сверху вниз, то по меньшей мере вровень. И возрастом он тоже был ей впору: двадцать с небольшим, максимум двадцать пять. А уж ручищи ее и плечи (кандидат в мастера по академической гребле!) смотрелись внушительней, чем у субтильного полового.

– Ты мне сейчас письмецо в конверте всучил.

– Ну.

– Откуда оно у тебя?

– Просили передать.

– Кто?

– Один мужик. Заходил незадолго до вас.

– Что за мужик? Ты его знаешь?

– Нет. Первый раз видел.

– Какой из себя?

– Мужчина и мужчина, – дернул плечиком официантом.

– Ты давай толком рассказывай, – ласково молвила девушка, а сама как бы невзначай погладила парня по щеке. Но потом опустила руку ниже, к худенькой шейке, и чуть-чуть ее, вроде бы дружески, прижала. – Сколько лет мужику? Из каких краев родом на вид? Какой акцент? Что собой представляет? Бандит, мент, работяга, интеллигент?