– Я – принц Василий Дука, кузен императора, – ответил он. – Мы с вами не представлены друг другу, но, увидев вас вчера на приеме, я понял, что мы обязательно должны встретиться.

– В-вы видели меня вчера? – Язык не слушался, и Мэйрин разозлилась на себя.

– Я стоял справа за троном моего кузена, – ответил принц. – Неудивительно, что вы меня не заметили. Трон Соломона – зрелище, способное приковать внимание надолго, особенно если видишь его впервые. – Он старался помочь ей взять себя в руки, и ему это удалось. – Скажите, – спросил он, – зачем вы разожгли этот костер?

– Это – огонь Самайна, господин. Когда мой народ поклонялся Отцу и Матери, по обычаю каждый год отмечалось четыре великих праздника. Имболк, после которого дни начинают удлиняться, означал окончание зимы и приближение весны. Бельтан возвещал возрождение жизни; Лугназад праздновался 1 августа в благодарность за богатый урожай; а праздник, который отмечается этой ночью, Самайн, – это конец года.

– Это не христианские обычаи, – заметил принц. – Я думал, англосаксы – христиане.

– Да, господин, англосаксы – христиане, как и мой народ, кельты. Но в том, что я делаю, нет ничего дурного. Я всего лишь воздаю почести традициям моих кельтских предков.

– Насколько я понял, ваш отец, Олдвин Этельсберн, – англосаксонский лорд.

– Олдвин Этельсберн – мой приемный отец, милорд. Моим родным отцом был Сирен Сен-Ронан, барон из Бретани, а матерью – Мэйр Тир Коннелл, ирландская принцесса. Бретонцы и ирландцы – кельтские народы, и я чту их старинные обычаи. Кроме того, Самайн – день моего рождения. Дагда говорит, что, когда я появилась на свет, волосы мои пылали, словно огонь Самайна. – Глаза ее блеснули при этих словах.

– А кто такой Дагда? – спросил принц.

– Дагда – могучий воин, которому мой дед-король поручил заботиться о моей матери. Когда она умерла вскоре после моего рождения, он стал заботиться обо мне по ее просьбе. Он всегда сопровождает меня, господин.

– Твои волосы действительно как огонь, – прошептал Василий. – Ты самая прекрасная девушка на свете.

Щеки ее раскраснелись, но Мэйрин не знала – от костра ли, от слов ли, которые произнес молодой принц.

– Спасибо вам за эту похвалу, мой господин, – медленно отозвалась она. – Византийцы так легко бросаются словом «прекрасный». Я часто слышу его с тех пор, как попала в Константинополь. – Дагда снова вошел в круг, освещенный костром, и Мэйрин сказала: – Мне пора идти, господин. Благодарю за вашу доброту.

Но от принца оказалось не так легко отделаться.

– Пусть твой сторожевой дракон присмотрит за костром, – сказал он. – Я лично провожу тебя к твоим родителям, в Садовый Дворец.

Девушка не удержалась от смеха.

– Дагда – дракон?

– Но разве он не охраняет прелестную девушку от всех опасностей мира?

– Да, господин, – тихим низким голосом согласился Дагда. – Я готов отдать жизнь за мою госпожу.

Принц кивнул.

– Со мной она будет в безопасности, Дагда.

И, взяв Мэйрин за руку, он повел ее прочь от костра, в вечернюю мглу садов, освещаемых молодым месяцем. Хрупкая ладонь девушки была теплой. Василий чувствовал, как она слегка дрожит. «Какая юная, какая невинная, – подумал он. – Наверное, к ней еще не относился всерьез ни один мужчина». Что-то в его душе отзывалось на эту невинную прелесть, и Василий вспомнил те беспечные слова, что он накануне сказал императору: если она действительно окажется такой же красивой, как и он, то придется жениться на ней, и они произведут на свет не менее прекрасных детей.

Возможно, это были не пустые слова. В конце концов надо же ему когда-нибудь жениться, правда, до сих пор не встречалась женщина, привлекавшая его настолько, чтобы он был готов взять ее в жены. К своим тридцати годам он сменил много любовников и любовниц. Нынешний его любовник увлек принца сильнее прежних, но этот актер неимоверно ревнив. Василий незаметно улыбнулся в темноте. Он подумал, что Мэйрин не понравится Велизарию.