Том устало отталкивается от столешницы и потягивается.

– Папа его найдет. Я схожу. Только нужно найти фонарик.

Роясь в одной из множества картонных коробок, которыми заставлен пол, он не может удержаться, чтобы не взглянуть на жену и не кивнуть в сторону соседей.

– Забор. Плющ. Бьют в эту чертову стену каждый раз, когда я включаю дрель. Машины их гостей. Теперь лес. Что дальше? Мы должны попросить их все записать. Я не могу за ними угнаться.

– Не обращай внимания на этих чудиков. Просто выбрось их из головы.

– Они с этим совсем не помогают.

– Сосредоточься вместо них на сырости наверху, там все гораздо хуже, чем казалось. Сосредоточься на проклятом электрическом щитке. На течи под ванной. И на том, как мы будем платить за новую плиту с моей зарплаты, пока твой телефон молчит. Еще могу себе представить, сколько запросит следующий ремонтник, когда посмотрит нашу крышу. Так что я больше не хочу слышать о шоу уродов по соседству.

Уязвленный, пристыженный, не уверенный, сердиться ему или отступить перед голосом разума, Том отводит взгляд от разгневанного лица жены. Не так-то просто рассуждать здраво, когда в комнате, забитой коробками и ящиками, инструментами, мебелью, фотографиями, картинами, утварью, кипят эмоции; этот хаос теперь создает и символизирует их существование. Еще ни один предмет не нашел своего места. Вещи толпятся, точно парии, на ограниченном пространстве, создавая ощущение то ли бегства, то ли переселения. Нелепая ситуация, Том не рассчитывал, что она продлится так долго. Целую неделю они втроем спали в одной постели. В голове невольно появлялись сравнения с семейством крестьян из черно-белого фильма, которые забились в угол лачуги и молятся о наступлении утра.

Тому не удалось пока закончить черновую работу ни в одной из комнат, не говоря уже о том, чтобы хоть какую-то отделать. Он лишь сделал их еще непригодней для жизни.

«Не все сразу, шаг за шагом. Пингвин. Сказка для Грейси. Выпить с Фионой. Посидеть и разобраться друг у друга в голове. День был долгим».

Том, прищурившись, смотрит в окно, вглядывается в темноту, сырость и холод, в которые сейчас должен отправиться. Последнее место, где он хотел бы оказаться. Сквозь размытые отражения жены и дочки в грязном стекле он различает горбатый силуэт леса, выведенный черной тушью на фоне закопченного неба.

Том поворачивается, чтобы положить свинцовую табличку, но тут понимает, что уже сделал это, хотя по-прежнему ощущает в пустых руках ее прохладную тяжесть. Вот табличка – на подоконнике, рядом с грязным черепом.

Боже, как он устал. Том моргает, чтобы изгнать из глаз отпечатки мороков. Остаточные образы. Плавающие в глубине зрения кольца дыма, то ли сопровождающие, то ли провоцирующие отвратительное ощущение, что он застрял. Ощущение, от которого сжимается кишечник.

Том качает головой и смотрит на выцветший линолеум, но ловит себя на том, что ему слишком легко вообразить годы безуспешных стараний и беспокойного хождения туда-сюда, из-за которых, наверное, и истерся кухонный пол. Вообразить, как столетие назад или даже больше кто-то копал землю, закладывая фундамент дома.

Том трет лицо и вздыхает. Воздух покидает его тело, словно остатки сил.

Треск дерева снаружи, совсем неподалеку, возвращает его в настоящее. «Соседи? Колют дрова в темноте?» Этот звук периодически повторялся с тех самых пор, как его семья вернулась в дом. Едва исчезли последние лучи солнца.

Том приближает лицо к окну, но видит не столько улицу, сколько отражение кухни за спиной. Его взгляд возвращается к открытой двери и проходу за ней. Образ, норовящий, словно коридор в ночном кошмаре, привести прямиком к белому электрическому шнуру, подсвеченному новой лампочкой.