Соломон снова коснулся Кольца, и из-под земли выскочили девятнадцать ифритов, которые подхватили соответствующее количество жен, упавших в обморок[36].

Потом Соломон коснулся Кольца в третий раз, и из-под земли выскочила ватага дюжих бесов. Бесы схватили гиппопотама в юбочке, который как раз собирался тихо и незаметно смыться обратно в карьер, связали его по рукам и ногам шипастыми узами и поволокли по земле туда, где стоял великий царь. Царь многозначительно притопывал сандалией и выглядел весьма раздраженным.

И, невзирая на мою фирменную отвагу и твердость духа, известную повсюду, от пустыни Сур до гор Ливанских, гиппопотам судорожно сглатывал, волочась по земле: когда Соломона что-то раздражало, окружающие обычно об этом узнавали. Он, конечно, был мудрый и все такое, но что на самом деле позволяло ему добиваться своего – это его репутация человека, раздражать которого смертельно опасно. Ну и треклятое Кольцо, разумеется[37].

Мариды бережно опустили камень на землю перед царем. Бесы швырнули меня вперед, так что я самым жалким образом плюхнулся наземь, ударившись об этот камень. Я поморгал, сел, выплюнул набившиеся в рот камушки и попытался обаятельно улыбнуться. Свита с отвращением загудела, и несколько жен снова грохнулись в обморок.

Соломон поднял руку; все затихло.

Разумеется, это был первый раз, когда я видел его вблизи, и, надо признаться, он меня не разочаровал.

В нем было все, о чем только может мечтать средний ближневосточный деспот: темные глаза, смуглая кожа, длинные, блестящие волосы и больше побрякушек, чем в любой ювелирной лавке на столичном базаре. Похоже, он кое-чего поднабрался и у египтян: глаза у него были густо подведены сурьмой, как у фараонов, и, как и они, Соломон распространял вокруг себя целое облако несочетающихся благовоний и ароматов. Ну как Бейзер мог не почуять хотя бы этой вони?

А на пальце у него что-то сверкало – так ярко, что я едва не ослеп.

Великий царь стоял надо мной, перебирая браслеты на руке. Он тяжело дышал; лицо его, казалось, было искажено от боли.

– Подлейший из подлых, – негромко произнес он, – который ты из моих слуг?

– Я – Бартимеус, о господин, да живешь ты вечно!

Я с надеждой сделал паузу; выражение царского лица не переменилось.

– Мы прежде не имели удовольствия беседовать с тобой, – продолжал я, – однако я уверен, что дружеское общение пойдет на пользу нам обоим. Разреши представиться. Я – дух, известный своей мудростью и здравомыслием, беседовавший некогда с самим Гильгамешем, и…

Соломон воздел точеный палец, и, поскольку на пальце было Кольцо, я, можно сказать, поймал на лету большую часть того, что хотел сказать, и поспешно проглотил. Как говорится, помолчи – за умного сойдешь. Но это еще не все.

– Ты, кажется, один из возмутителей спокойствия, порученных Хабе, – задумчиво произнес царь. – Но где же сам Хаба?

Это был хороший вопрос; мы и сами задавались им уже несколько дней подряд. Но тут придворные зашевелились, и появился мой хозяин собственной персоной, побагровевший и запыхавшийся. Похоже, он бежал бегом.

– Великий Соломон! – выдохнул он. – Твой визит… я не знал… – Его взгляд упал на меня, влажные глаза расширились, и он издал кровожадный вопль: – Гнусный раб! Да как ты смеешь бросать мне вызов, являясь в подобном виде! Отступи подальше, великий царь! Позволь мне наказать эту тварь… – И он ухватился за сущностную плеть, висевшую на поясе.

Но Соломон снова вскинул руку:

– Постой, о волшебник! А где был ты в то время, как здесь нарушались мои указы? Погоди, я с тобой еще разберусь!