– Зачем Грим впустил эту дрянь! – возмутилась та, посмотрев туда, куда ей показывали. – Ему же приказано отгонять их собаками!

– Но раз уж они вошли, выгнать их теперь нельзя, – заметила Хлода. – Может, у вас в Слиасторпе другие порядки, а у нас если гость вошел, ему дают погреться и поесть!

– У нас тоже принимают гостя, кто бы он ни был! – возмутилась Гуннхильд. – Но гостям не хуже от того, что им предложат сперва вымыться.

Она давно заметила, что Хлода пользуется всяким случаем, чтобы сказать ей колкость, но старалась не отвечать тем же. Если ей суждено стать королевой, Хлоде придется сдержать себя, а если Гуннхильд не повезет и она станет такой же наложницей, то лучше не переводить неприязнь в открытую войну.

– Молчи, дура! – вместо нее бросила невестке Ингер. – Вот она сделается королевой и пошлет тебя чистить котлы!

– Как бы ей самой не заняться этой работой! – огрызнулась Хлода. – Когда женщина выходит замуж таким образом, от нее не жди добра! Скорее, она убьет своих детей и подаст их мясо мужу на стол, а потом убьет его и себя!

– Ты о себе говоришь? – в негодовании не сдержалась Гуннхильд. – Ты ведь тоже вышла замуж таким же образом! Но поужинать собственными детьми твоему мужу нечего бояться – не скоро еще он хотя бы увидит детей от тебя!

– Что, Хлода, получила! – усмехнулась Ингер. – Так тебе и надо! Меньше будешь распускать свой злобный язык!

– Да что ты привязалась ко мне? – возмущалась Гуннхильд. – Что я тебе сделала?

– Женщины, которые пялят глаза на чужих мужей, никогда не получат своего!

– Я пялю глаза на чужих мужей! – Гуннхильд кровь бросилась в лицо от возмущения. – Ты соображаешь, что говоришь?

– Отстань от нее! – Ингер весьма ощутимо толкнула невестку в плечо, так, что та покачнулась и ударилась спиной о стену. – Это Харальд пялит глаза на нее, и уж не она виновата, если он у своей жены не находит того, что ему нужно!

– А ну-ка прекратите! – повернувшись, строго одернула их Тюра. – Что за свару вы затеяли прямо за столом, при мужчинах и гостях! Как не стыдно!

Спорщицы замолчали и уселись прямо, с застывшими лицами глядя перед собой. Три сидящие в рядок знатные молодые девы, красивые, нарядные и с детства приученные с достоинством держать себя на людях, могли бы сойти за юных норн, однако в душе каждой кипели чувства возмущения и неприязни.

– Однако, конунг, и правда нехудо бы расспросить этих людей, откуда они и нет ли в тех краях какой повальной хвори, – заметила Тюра своему мужу. – Ты знаешь, это бывает, люди бегут от болезни, а она едет у них на плечах.

– Эй, ты! – крикнул Горм бродяге, и многие, услышав голос конунга, обернулись посмотреть, к кому он обращается. – Да, ты, лоскутный человек!

– Теперь вижу, что ты желаешь говорить со мной! – Так точно обозначенный бродяга поднялся на ноги и почтительно поклонился Горму. – Ты, конунг, умеешь с одного взгляда подметить самое главное во всяком.

– Подойди поближе. Не слишком близко, а только чтобы я мог тебя слышать! – распорядился Горм.

Бродяга прошел между помостов, на которых стояли столы, мимо пылающих очагов на земляном полу. Сидящие за столами сторонились, чтобы не коснуться его лохмотьев.

На ходу он заметно хромал – видимо, его левая нога когда-то была перебита и неправильно срослась; одно плечо было выше другого. Вблизи он оказался еще безобразнее: обветренное лицо с левой стороны пересекал кривой, неровно заживший шрам, зубов слева не было ни на верхней, ни на нижней челюсти, полуприкрытый левый глаз тускло мерцал из-под века. Тем не менее выражение лица у нищего было оживленное, будто он полностью удовлетворен и собой, и окружающими.