К пяти годам из-за частых головных болей Робби положили в больницу, где работал его отец, и у мальчика обнаружили первую злокачественную опухоль. Позже появились другие опухоли – на селезенке, печени, в легких. Майкл купил сыну белого кролика, и мальчик назвал того Эрни в честь одного из персонажей сериала «Улица Сезам». Когда у Робби наступала ремиссия, он таскал с собой Эрни по всему дому, как плюшевого мишку. Болезнь Робби длилась три года, и годы эти, казалось, обладали собственным ритмом, вели отсчет своего собственного времени, не связанного с временем окружающего мира. Когда сейчас Майкл оглядывался назад, ему казалось, что те тридцать шесть месяцев пролетели самое большее за двенадцать, а каждый час тогда тянулся неделю, каждая неделя – год, и все три года унесли молодость Майкла.

Но в отличие от Робби, он пережил эти три года. В больничной палате он держал сына на руках, когда тот тихо боролся за последний вздох: Робби очень легко расстался с жизнью. Майкл опустил родного мертвого мальчика на кровать, а затем – вновь, практически в последний раз – обнял жену.

– Когда вернусь домой, я не хочу видеть этого чертова кролика, – сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил его.

Он и в самом деле едва не убил кролика, хотя слова жены показались ему похожими на приказ глупой злой королевы из сказки. Майкл разделял яростное отчаяние жены в такой степени, что был способен совершить подобный поступок. Вместо этого он отвез кролика к полю на северной окраине Вестерхольма, достал из машины клетку, распахнул ее дверцу и позволил Эрни выпрыгнуть наружу. Эрни огляделся вокруг кроткими глазами (так похожими на глаза Робби), сделал пару несмелых прыжков вперед, а затем припустил к лесу.

Майкл завернул на парковку перед больницей Святого Варфоломея и только сейчас осознал, что всю дорогу от своего дома на Редкоут-Парк к Аутер-Белт-роуд и затем к больнице – практически через весь Вестерхольм – он ехал со слезами на глазах. Он миновал семь поворотов, пятнадцать знаков «стоп», восемь светофоров и преодолел плотный поток машин в сторону Нью-Йорка на Белт-роуд, практически не видя ничего из этого. Он не помнил, чтобы вообще проезжал через Вестерхольм. Щеки были мокрыми от слез, веки распухли. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо.

– Давай не глупи, Майк, – приказал он себе, взял с сиденья «Джейн Эйр» и выбрался из машины.

На другой стороне парковки возвышалось огромное, неправильной формы строение цвета перепревших листьев с башенками, арочными контрфорсами и сотнями узких окошек, словно пробитых в фасаде.

Главная обязанность Майкла в больнице состояла в том, чтобы произвести осмотр всех родившихся за ночь детишек. Делал он это раз в неделю, и вот уже два месяца с тех пор, как в отдельной палате больницы изолировали Стейси Тэлбот, он старался задерживаться на осмотре новорожденных как можно дольше.

После того как Майкл закончил с последним младенцем, он бегло навестил послеродовое отделение, дабы удовлетворить свое любопытство по поводу матерей осмотренных им крошек, а затем поднялся на лифте на девятый этаж в отделение онкологии, или «Раковое ущелье», – однажды он ненароком услышал, что так назвал его один интерн.

Лифт остановился на третьем этаже, и знакомый Майклу хирург-ортопед Сэм Штейн шагнул в кабину. Обладатель красивой белой бороды и массивных плеч, Штейн был дюймов на пять-шесть ниже Майкла, однако из-за непомерного тщеславия хирурга Майклу всякий раз казалось, что тот смотрит на него с большой высоты, хотя на деле это Штейну, чтобы смотреть коллеге в глаза, приходилось задирать бороду верх.