– Я тебе дам гиену! Я тебе покажу каргу! Яга? Ага! – вопила Лита, разъярившись и дубася Лясика чем попало.

Кока, хоть его и подташнивало и обливало изнутри морозом, решил побыстрее ретироваться, что и сделал под крики Литы в свой адрес:

– Пошёл вон отсюда, гадина! Тварь! Чтоб я никогда здесь тебя больше не видела, морфинист проклятый!

Когда Кока выбежал из подъезда, как раз подъехал чёрный джип.

– Чего? А Ляс где? Вас ист лоз?[56] – выглянул из окна Баран.

– Жена его явилась, Лита! Всё лекарство рассыпала, сейчас Лясика бьёт. Мне сумкой по башке дала, чуть не убила. Кричит, полицию позову! Пакет под фикусом был, Лита поливает с удобрениями, химия просочилась…

– Чего? Где? Схимия? – удивился Баран, ничего не понимая. – Какой фикус-пикус? Значит, пролёт? Нет отрава? Ну гулялово! Моя баба ни в жисть шлехте вёртер[57] моим кентам не сказет! Сумаседсий баб! Пригрели змейку – а она хвать за сейку! – От волнения Баран стал шепелявить сильнее.

Кока, стоя возле машины, спросил:

– Есть где купить нормальный?

Баран неопределённо мотнул головой:

– Сам в ломке. Танту Нюру ждём. Позвони морген-уберморген[58], должон быть.

– Мне в отель поехать надо. У тебя есть время? – без особых надежд попросил Кока, хотя видел, что Баран в плохом настроении, не чешется и не курит.

Так и есть.

– Чего? Отеля? На хер нужон? Я бессер[59] поеду к братаны, там раскумарюся. Залезай! До Большой канал довезу.

По дороге ругал всё подряд: Лясика, Литу, себя, свою судьбу. Что ни день – то пролёт! Вот вчера поехали после ресторана в бордель к каким-то чехам. Приехали. Вылез заспанный мужичонка: “Поздно. Все бабы спят. Жену разбужу, если хотите”. А тут и она – зевающая швабра в халате! Только её не хватает! Жена! Ещё бы тёщу вывел, паскуда! Посмеялись – тебе, лахудра, надо халат сменить, этот очень уз шмутциг[60], видать, в малофье стиран! И свалили.

Гнал он на приличной скорости вдоль каналов, распугивая пешеходов и велосипедистов клыкастым блестящим бампером. Крутил бритой головой, попутно рассказывая, что его кент Сыргак раньше, ещё в Союзе, раз поехал с подельником за дурью на Алтай. Взяли кило три и на обратном пути в Барнауле на вокзале чемодан с дурью в автоматическую камеру хранения положили. Пошли в ресторан, выпили как следует. Вот на поезд идти, а подельник забыл номер…

– Ширф забыл! Прикинь! А без ширфа камера не открыть…

– Шифр? Почему на бумажке не записали?

А потому, что подельник был против бумажки: а ну обыщут менты, найдут бумажку, откроют камеру? “Я запомню, не забуду, даже тебе не скажу”. А как выпил в ресторане – так забыл! То ли 3881, то 8318, то ли 6388!.. Крутит эти номера – ничего не выходит! Камера не открывается! Что делать? К ментам не подойдёшь, не скажешь – “шифр забыли”… Менты обязательно спросят, что́ в чемодане, чтобы опознать, их это вещи или нет… Что тогда кричать? Да, это наши три кило шмали, вяжите нас, садите на пятнадцать лет?.. А менты вокзальные уже видят, что около камер что-то происходит. Насторожились, как псы в стойке, а подельник совсем взбесился – кулаками по камере бьёт, ругается, то ли плачет, то ли смеётся. Кент Сыргак махнул ментам – мол, выпил человек, я уведу – и еле успел утащить его, плачущего, на поезд. А подельник после всего этого речь потерял, онемел, уже три года сло́ва не говорит.

– Как хунд[61] мунд[62] откроет, цунге[63] свесит и молчит, только горлуско дёргается, как у попугана! Вот же ёб же! Тебе где? Больсой канал тут, за угол. Ну, давай! Телефон, звони! – закончил Баран.

Кока вылез. Мощный джип, переваливаясь на камнях мощёной мостовой и разгоняя велосипедистов, покатил дальше.