Озираясь, он краем глаза вдруг заметил, что Лясик будто шевельнулся. Потрогал его за руку. Рука тепла, но сам Лясик всё так же презрительно-молчалив, слеп, нем и глух. Коке стало жутко. Он отдёрнул руку.

И в этот момент в дверь властно зазвонили и застучали.

Баран протопал открывать.

В комнате возникли два полицейских: один светлый, голландского образца, с конским хвостом из-под фуражки, другой – чернявый и курчавый, арабского покроя (как обычно, парой, чтобы больше понимать).

Не обращая внимания на кавардак, Барана и Коку, ничего не спрашивая, они подбежали к Лясику, жестами приказали отодвинуть журнальный столик, а сами сволокли Лясика на пол. Содрав с него халат, сняв часы, чернявый стал делать искусственное дыхание, а светлый что-то прочирикал по-голландски. Что – ни Баран, ни Кока не поняли.

– Раша? О!.. – неодобрительно покачал головой светлый коп и жестами спросил, что Лясик делал: пил водку, кололся, глотал, курил? – попеременно глядя на Коку и Барана (тот на все вопросы неопределённо кивал головой). Потом нагнулся над Лясиком, рассмотрел вены – явных проколов не было, а старые пятна и мозоли не заинтересовали копа. Он разогнулся и стал что-то гневно говорить.

Баран, набычившись, тихо объяснил Коке:

– Хочут знать, что за кайф был, чтобы это… ну… как его, тудым-сюдым… шиворотка сделать…

– Сыворотку? Скажи ему!

– Хороши мульки – своим язык такой слова скази! – ощетинился Баран. – Сам скази!

Тогда Кока указал на бутылку с фольгой и полувопросительно предположил:

– Крэг? Хероин? – и жестом показал, что Лясик, возможно, курил.

Светлый коп поцокал языком и стал что-то говорить по рации.

Чернявый коп начал резко поднимать и опускать руки Лясика – никакого движения на сиреневатом лице, кроме безмятежного замкнутого счастья.

В комнате сгустилась напряжённая тишина. Слышно было только дыхание чернявого, писк рекламы в телевизорах и отчётливые щелчки стенных часов: 18:32… 18:33… 18:34…

Наконец чернявый понял, что ничего не в силах сделать. Он разогнулся и отошёл к окну, по пути отложив в сторону самурайский меч и мельком, но цепко оглядывая стены. А светлый коп, что-то буркнув сквозь зубы, старательно обходя Коку и утвердив руку на пистолете, приоткрыл дверь в соседнюю комнату, завернул туда с опаской. Не снимая руки с рукояти, неслышно проследовал в кухню. Погремел там посудой. Вернулся. Что-то пометил у себя в блокноте. Затем вынул маленький фотоаппарат и сделал снимки стен, развала вещей, самурайского меча, ящиков и баулов.

Гнетущая атмосфера душила. Коке нестерпимо хотелось пить и чесаться. Он тихо, не привлекая внимания, переместился бочком к двери, незаметно вылез на балкон и тут же стал яростно скрестись, что не укрылось от чернявого (тот внимательно осматривал стены, вещи, ящик с парфюмерией).

Баран что-то пытался объяснять полицейским, но они злобно молчали, в разговоры не вступали – казалось, они чего-то напряжённо и угрюмо ждут.

Прибыли врачи. Шустрая медсестра сразу начала разматывать какой-то провод. Седовласый врач в зелёном халате настраивал на ходу аппарат. Молодой санитар стучал в прихожей складными носилками.

Провод включили в розетку (на экранах разом вырубились румяные дети на зелёных лужайках), стали готовить предметы, похожие на утюги.

Кока, оставаясь на балконе и продолжая остервенело чесаться, видел, как этими утюгами начали тыкать и бить Лясика в грудь, сопровождая удары отрывистыми приказами и восклицаниями. Санитар щипцами держал язык. Медсестра регулировала что-то на аппарате, а врач утюжил Лясикину грудную клетку. Но никакой реакции.