– Ничего себе! – удивился Кока. – Ты что, делал такое?

Лясик приосанился:

– Разок дал под зад одному хмырю. Впрочем, что в этом плохого – дать под зад хмырю?.. Но тянет, тянет на что-то скандальное, из героя – в изгоя… В общем, стараюсь не рисковать и ездить пореже. А зачем? И отсюда всё хорошо видно и слышно. Разворуют всё – и точка. – Лясик поболтал в руке стакан с остатками воды. – Не эта ли вода, в которой мыл свои грязные руки Пилат? Насчёт правды у него были проблемы… Да и у кого их нет? Рты у политиков полны лжи. Знаешь, в Древнем Китае был такой своеобразный детектор лжи, эдакий Полиграф Маодзедунович – во время допроса подозреваемому совали в рот горсть риса. Если после допроса рис был влажен, взбухший – всё в порядке, парень не врёт. А вот если рис был сух – значит, у подозреваемого рот пересох от вранья и волнения, и дорога ему – на плаху. Вот если нашему правительству напихать во рты сей злак, то он не то что сух останется – в опилки превратится! Демагоги на лгунах скачут, прохвостами под хвост подгоняют! Это добром не кончится! Мы опять, как и сто, и двести, и триста лет назад, попрёмся по своей “особой” загадочной колее и упрёмся, как всегда, в кучу навоза, в помойную яму, но будет уже поздно.

За стеной заклубился новый виток скандала, понеслись взвизги, рассыпались осколки битой посуды.

– Дай-ка по кумполу этому остолопу! Мне лень вставать!

Кока с опаской потянулся за самурайским мечом, но, не решившись взять, без затей задубасил кулаком в стену: “Эй! У! Э!” – отчего на него со стрекотом посыпались пустые вешалки, скучавшие на гвоздях в ожидании своих будущих матерчатых оболочек.

– Легче, Кокоша, стену снесёшь! Нужен нам сейчас бешеный однорукий гамадрил? Где же Баран? Сколько сейчас? – обернулся Лясик на шикарные стенные часы Seiko, тоже в каком-то бутике волшебным образом упавшие в сумку Лясика. – Пора бы принцу явиться на бал, а то Золушка заждалась!

Раздался звонок.

Они бросились к дверям, но это пришёл за шмотками дружок-сосед, марокканец Хасан. Кока разочарованно уселся на диван, а Лясик начал показывать товар. Хасан тощ, худ и лысоват, с хорьковой мордочкой. Постоянно скалился в щербатой улыбке и ворошил юркими верткими пальцами одежду. Лясик тихо пояснил Коке, что Хасану надо ехать на родину, в Марокко, куда он обычно отвозит дорогие вещи, купленные у Лясика за треть цены, а из Марокко везёт в тайнике в Амстердам несколько кило отборного пластилина – себе, братьям, на продажу. А гашиш на месте, в Марокко, в горах Атласа, заготавливает лично дедушка Хасана восьмидесяти лет. Сам Хасан пытался склонить Лясика к обмену шмоток на шмаль, но Лясик был к конопле равнодушен, считая её глупостью и свинством.

– А что, в Марокко ходят только в вещах из бутиков? – не понял Кока. – И почему у своих земляков-воров он не покупает?

– А я кто? Не вор? – обиделся Лясик. – Притом арабы не могут воровать дорогие вещи, их сразу секут в бутиках, у них на их чёрных бородатых мордах написано, что они воры, а я – сам понимаешь, белый человек…

Он разрешил Хасану рыться по картонам.

– Cela, ira bien à ma grande-mère, car elle aime avoir chaud[6], – бормотал марроканец по-французски, рассматривая и ощупывая лыжный костюм от Diesel. – Cela, est pour ma sœur, Esma![7] – Поднимал на просвет блузку с узором, похожим на арабскую вязь. – Cela, est pour mon grand-père[8], – повертел в руках мелкокалиберный приёмничек, чтобы дедушка в Марокко мог повесить его на ближайший куст конопли – под музыку веселее работается в поле.