– Спасибо большое, – поблагодарила Анна и направилась было к двери, но вспомнила про уксус.

Пришлось вернуться, занять позицию за спинами девочек и ждать, пока мисс Мандерс выдаст им по вафельному рожку с мороженым. Потом зазвонил телефон; мисс Мандерс, решив, что Анна всего лишь поджидает подружек, закрыла кассу и пошла отвечать на звонок. Тут Сандра и повернулась к Анне лицом.

– Что ты за мной всюду таскаешься? – требовательно спросила она.

– Я не таскаюсь…

– Еще как таскаешься! Правда ведь?

Вторая девочка кивнула, аккуратно облизывая мороженое. Сандра высунула язык, продолжая глядеть прямо на Анну, потом, не отводя взгляда, подняла мороженое и провела им по языку, слева и справа.

Анна тоже не отводила взгляда, с удовольствием подмечая, что мороженое внизу рожка подтаяло и вот-вот закапает Сандре передок платья.

– Я лишь поздороваться собиралась, – начала она холодно, но Сандра перебила:

– Ну давай, давай! Обзывайся!

– В смысле как – обзывайся?

– А как хочешь! Мне все равно! Я-то уж знаю, как ты сама выглядишь!

Она отвернулась и, хихикая, стала шептать что-то подружке. Подтаявшее мороженое шлепнулось ей на платье и потекло вниз.

Анна смотрела на нее с презрением.

– Толстая свинушка, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.

Сандра загородила ей дорогу. Она только сейчас заметила потек на своем платье и яростно счищала его.

– А я тебе вот что скажу! – брызгая слюной, закричала она. – Ты сама еще хуже! Ты сверху донизу сама вся такая! Вот!..

В полном изумлении Анна покинула почту, начисто забыв про уксус. Она притворилась, будто не услышала, но на самом деле Сандра успешно нанесла ей удар ниже пояса. «Сверху донизу сама вся такая», – сказала она. А какой Анна на самом деле была?

Анна сердито шла по улице, срывая маки вдоль дороги и сминая в руке, так что раздавленные лепестки пачкали ей пальцы. Она слишком хорошо знала, что представляет собой на самом деле. Она была уродина со скверным характером, глупая, неблагодарная… и грубиянка в придачу. Поэтому ее никто и не любил. Но чтобы Сандра вот так заявляла об этом!..

Нет ей никакого прощения и не будет…

Оставив мешок с критмумом за сараем, она мрачно отправилась обедать.

Миссис Пегг еще не успела прослышать о ее столкновении с Сандрой, но, конечно, очень скоро узнает. Уж миссис Стаббс о том позаботится. Обязательно доложит ей, что Анна обозвала ее доченьку толстой свинушкой, – и это после того, как миссис Пегг так просила ее казаться дружелюбней!

Анна заранее готовилась к тому моменту, когда миссис Пегг обо всем узнает. Она сидела с угрюмым видом и односложно отвечала на неизменно доброжелательные вопросы.

– Не возражаешь пообедать, милая?

– Ничуть.

– Я сегодня печеночки приготовила. Любишь печенку?

– Вполне.

– Что с тобой, утеночек? Утром не с той ноги встала?

– Нет.

– Ну, стало быть, все в порядке. Тебе бекончику положить? С лучком?

– Да.

Миссис Пегг склонилась к ней, держа в руке сковородку.

– Вообще-то, – с легким раздражением сказала она, – от «спасибо» ни у кого еще мозоль на языке не выскочила.

– Спасибо, – произнесла Анна.

– Вот и умница. Садись и кушай на здоровье. Может, настроение и улучшится.

Анна молча покончила с едой, потом встала и хотела уйти. Когда она проходила мимо Сэма, по обыкновению сидевшего в кресле, он вытянул руку и остановил ее:

– Что с тобой, колокольчик?

– Ничего.

Она изо всех сил делала вид, будто не замечает вытянутой руки. При всем том, что ей вдруг отчаянно захотелось плюхнуться подле него на пол и все как есть ему вывалить. Но вряд ли она сумела бы проделать это без слез, а самая мысль о слезах привела ее в ужас. И потом, ее обязательно не так поймут. С миссис Престон всегда так и бывало. Тетка была неизменно очень добра, но она так обо всем беспокоилась! Вот бы нашелся кто-нибудь, с кем можно было бы поплакать вовсе безо всякой причины… ну, почти без причины. Что поделаешь, в этом смысле против нее словно весь мир сговорился. Давным-давно – дома – тоже было не лучше. Подробностей она уже не помнила, лишь смутную картину: вот она, захлебываясь слезами, бежит через обширную асфальтированную игровую площадку… И большая-пребольшая женщина тянется к ней, в изумлении восклицая: «Анна! Анна! Ну что же это такое, почему ты снова ревешь?» Так, будто ее детское горе было сущим оскорблением для всеобщей радости и веселья, царившего вокруг.