Но Гисли не спешил вставать. Он завалился на бок, и Диса успела сделать несколько шагов к нему, прежде чем ее схватили за плечо – третий раз за эту дикую ночь.

– Гисли еще живой! Надо ему помочь!

Дису раздражало, что приходится объяснять очевидные вещи. Ноги невыносимо жгло до самых колен. Волна так резко ударила Гисли в бок, что тот рухнул животом на камни и не сразу вернулся на четвереньки. Голова его была низко опущена, волосы закрывали лицо, и концы плавали в воде. Казалось, еще чуть-чуть, и он нырнет в воду. На темной одежде не были заметны следы крови. Если бы Диса своими глазами не видела, как отец несколько раз ударил соперника под ребра, то решила бы, что в стельку пьяный рыбак решил показать удаль и устроить заплыв вдоль берега. Она не знала, сколько ударов ножом может выдержать человек и как долго он умирает: как овца, которой перерезали горло, или как юный Пьетур, которого сбросила лошадь и протопталась по нему копытами. Он потом еще несколько дней лежал, весь переломанный, крича от боли и умоляя что-нибудь сделать. Но он никогда не говорил «Убейте меня», потому что на самом деле не хотел умирать.

– Тоурдис…

Пастор не выпускал ее руки и сам не делал ни шага в сторону моря. Тон его был низким и чужим, в горле булькала мокрота. Диса ожидала, что он примется орать на нее за то, что побежала прямо в сторону драки. Она бы не удивилась, обвини ее преподобный Свейнн в смерти Маркуса, но священник смотрел на нее своими маленькими глазками без тени упрека.

– Ступай ко мне в дом. Тоура отогреет тебя. Ты не должна никому ничего говорить.

Ей показалось, что она ослышалась. К Тоуре? Но вот же Гисли, которого наверняка еще можно спасти – вон как он цепляется за жизнь! Она так и не поняла, какую часть из своих мыслей выкрикнула священнику прямо в лицо, но преподобный Свейнн внезапно присел на корточки и посмотрел ей в глаза. Теперь он уже не напоминал хряка, а лишь обычного пухлого мужчину с обвислыми щеками и редкими волосами.

– Гисли тяжело ранен, – медленно произнес пастор. – Он не выживет с такими ранами. Нож вошел в него по меньшей мере четыре раза, я видел это своими глазами.

Диса сглотнула. Ей захотелось отвести взгляд, но она заставила себя смотреть в лицо священнику.

– А если его вылечат? – тихо спросила она.

– Если это случится, то Гисли всем расскажет, что твой отец пытался его убить. Твою мать назовут распутницей, а ты станешь дочерью убийцы и потаскухи или того хуже…

Диса не стала спрашивать, что это за загадочное «хуже», она пока с трудом могла переварить уже услышанное. Ей хотелось вцепиться священнику в лицо ногтями, раскровить эти мягкие щеки и мясистый подбородок. Она понятия не имела, говорил ли он правду, действительно ли их семья обречена… Слезы выжгли соленые дорожки на обветренных щеках. Убедившись, что она никуда не побежит, преподобный Свейнн выпустил ее плечи.

– Он может умереть прямо сейчас – быстро и легко. А может промучиться несколько дней, валяясь в бреду в доме твоей матери, опозорив всю твою семью. Может выжить… И что потом? Тебе решать. На все воля Божья.

Одиннадцатилетние девочки не должны решать, кого бросать погибать, а кого – спасать, но Диса этого не знала. Ей хотелось кричать, что раз на все воля Божья, так пусть Он и решает! Она так замерзла, что перестала чувствовать свою кожу. Диса старалась не смотреть в сторону моря. Она надеялась, что Гисли уже мертв, и скоро волна заберет его бесчувственное тело, как корова слизывает мушку из уголка своего глаза. Впервые преподобный Свейнн заговорил с ней как с равной, и впервые ей этого совершенно не хотелось. Она чувствовала себя пособницей убийцы, кем-то, кто помогает злодею в его преступлении.